Волшебная сказка

Чарская Лидия Алексеевна

— Что такое? Кто убил? Кого? — срывается и с уст взволнованной до последней степени Анны Ивановны, вскинувшей на плачущую и исступленно-кричащую девушку испуганные, тревожные глаза.

— Да она… она… Надя!.. Кому же и быть другому… Она уморила, убила солнышко наше, Кокошу ненаглядного, сокровище мое… Радость мою единственную… Печальную любовь сердца моего! — не забывает вплести в этот букет нежных терминов высокопарную по своему обыкновению фразу Лизанька.

Но никто не обращает внимание на эти причитания, никто, кроме горничной и двух лакеев, отвернувшихся в сторону и незаметно фыркнувших под шумок.

— Как убила? Когда убила? Чем? Что ты путаешь? Говори толком, повышает голос Анна Ивановна.

— Нет, не путаю, не путаю

я, благодетельница. Кокошку нашего она на самом деле убила, Наденька… Обкормила его сыром в день своих именин. Целые полфунта на него скормила. Я уж и так и сяк усовещевала и отговаривала, а они только ножкой топнули: молчи, мол, не в свое дело не суйся. А с той поры Кокочка и заболел. Я-то все боялась докладывать вам. Все думала, перемелется, обойдется как-нибудь… Гнева вашего справедливого боялась, благодетельница, а вот и не обошлось. Погиб он, злосчастный мученик, томный любимец наш, жертва безгласная!.. Простите меня окаянную, в тюрьму меня заточите за это, в темницу на хлеб и на воду! — и Лизанька грохнула на колени, воя и причитывая и рыдая в голос под аккомпанемент ахов и охов двух других приживалок.

Словно бич, ударили ее слова Поярцеву; Анна Ивановна выпрямилась, слезы ее высохли мгновенно, глаза блеснули сухим огоньком.

— Позвать сюда Нэд! — коротко приказала она лакею.

* * *

— Позвать сюда Нэд, — услышала эти слова и сама Надя у порога зеленой комнаты, куда спешила идти узнать о причине громких криков и отчаянного плача, разносившихся по всему дому.

— Я здесь, Анна Ивановна. Что прикажете? — произнесла, появляясь на пороге, девочка.

Пустая клетка-домик, мертвое тельце Коко, распростертое на коленях Поярцевой, взволнованное лицо последней, слезы в глазах приживалок и их притворно прискорбные физиономии — все это сразу дало полное освещение Наде о случившемся.

Как бы в подтверждение догадки Лизанька истерическим жестом подняла руку, указывая ею Наде на безжизненное тельце Коко, и взвизгнула во весь голос:

— Убийца!

— Тише, Лизанька, — болезненно морщась и зажимая уши, проговорила Поярцева, потом добавила, обращаясь к Наде: — Полюбуйтесь на дело рук ваших, Нэд.

Надя опустила голову. В голове ее промелькнула мысль о том, что она действительно виновата в случившемся с Коко непоправимом несчастье.

— Виновата, Анна Ивановна… — прошептали дрогнувшие Надины губки. Виновата… — еще тише прошептала она.

Поярцева посмотрела на нее теми же холодными, полными укора и сурового осуждения глазами.

— Что мне в вашем запоздалом извинении, Нэд? Оно не вернет мне уже моего бедного Коко к жизни… Такой незаменимой потери мне не вернуть никак. Он мне был дороже всего на свете. А вы погубили его. И вообще должна сознаться, что я очень ошиблась в вас, Нэд. За последнее время вы стали неузнаваемы. Вы — эгоистка и самая неблагодарная девочка в мире. Вы не сумели оценить оказанных вам много благодеяний. Вас так радушно приняли у меня; я сама отдавала вам свою душу. А чем вы отплатили мне? Как вы капризничаете, как упрямитесь все последнее время, ставите меня в глупое положение перед всеми нашими друзьями, беспричинно отказываясь продолжать с ними знакомство, неосновательно ссоритесь с юными вашими сверстницами… Все это мне очень не нравится, Нэд! А главное, зачем вы скрыли свою вину от меня? Зачем не сознались вовремя, что были причиной болезни этого бедняжки? — указала Поярцева на трупик, беспомощно распростертый у нее на коленях. Ведь его можно было бы еще спасти! Нет, вы предпочли обречь Коко на гибель. Это доказывает, что у вас нет сердца, Нэд, что вы черствая и жестокая натура. Я не хочу и не могу видеть вас сегодня… Пока я не успокоюсь, прошу не показываться мне на глаза. Ступайте в вашу комнату, вам подадут туда обед и ужин… А когда я приду немного в себя после этой ужасной потери, я позову вас снова. Но помните, я позову прежнюю Нэд, а не эту капризную и упрямую девочку,

которая испортила мне столько крови за последнее время и сделалась причиной гибели моего… моего ненаглядного… моего един…

Анна Ивановна не договорила и зарыдала, откинувшись на спинку кресла. Приживалки засуетились вокруг нее с нюхательными солями, нашатырным спиртом и одеколоном.

— Ступайте уж. Чего стали? Или вовсе уморить хотите благодетельницу нашу? — зашипела Лизанька на Надю, пронизывая девочку злым, ненавидящим взглядом.

— Дождались, королевна, ваше величество, — съязвила вслед шарахнувшейся за порог комнаты Нади и Ненила Васильевна.

Надя не чувствовала пола под ногами. В эти минуты точно под нею горела земля. Жгучий стыд, обида и боль оскорбления — все это вместе взятое темной волной налетело на нее и заполнило все существо девочки, все ее мысли, всю ее душу. Эта отповедь, данная ей высокомерным тоном «благодетельницей» при всем сонме приживалок и прислуге, прожгла ее сердце жгучим стыдом.

Нет, ни минуты не останется она здесь больше! Бог с ними со всеми, с их роскошью, комфортом, богатством! Ей они теперь противнее самой страшной, самой потрясающей нужды. Пускай она будет питаться одним черным хлебом, только не слышать этих обвинений, уличающих ее в неблагодарности, не слышать попреков за оказанные ей благодеяния.

— Сережа! — отчаянно и радостно вскрикивает Надя, увидя входящего в комнату с ранцем под мышкой брата, явившегося давать ей обычный ежедневный урок. — Сережа, голубчик, милый, увези меня сейчас отсюда. Увези скорее!

Натянутые нервы не выдерживают. Надя разражается плачем, судорожно прижимаясь к груди брата.

Сережа, взволнованный и потрясенный не менее сестры, не расспрашивает ничего. Зачем? Она все равно расскажет ему все, когда успокоится немного, бедная девчурка! А сейчас пусть она плачет, бедняжка, этими глубокими, душу облегчающими слезами, которые так неожиданны у нее — знающей только одни капризные слезы до сих пор! Предчувствие говорит на этот раз Сереже, что эти Надины рыданья не плод капризов и воображения прежней взбалмошной и легкомысленной мечтательницы и что в них выливается сейчас неподдельное, настоящее, недетское горе…

— Домой! Скорее домой! Ради Бога, скорее, Сережа, — слышит он сквозь всхлипывания надломанный печальный голос сестры.

Ему остается только исполнить ее желание. Через несколько минут они выходят, ни с кем не повидавшись, из дома Поярцевой. Сергей оставляет записку у швейцара, в которой благодарит вежливо и спокойно Анну Ивановну за гостеприимство, оказанное его сестре, и обещает еще раз возвратить со временем истраченные ею на Надю деньги.

Дождь, слякоть и ветер встречают брата и сестру на улице. Против своего обыкновения Сережа нанимает извозчика. Он точно предугадывает желание Нади. Под поднятым верхом пролетки девочка прячет заплаканное личико на груди брата и прерывистым шепотом чистосердечно рассказывает ему все: и про свои прежние мечты о волшебной жизни-сказке, и грезы о богатстве и роскоши, и про те призрачные радости в доме Поярцевой, которые она, Надя, так ценила раньше. И про ее разочарование в них… Про все то, что так болезненно пережито ею за последние дни…

— А теперь домой. Скорее домой, ради Бога!

Надя так захвачена своим волнением, так потрясена им сейчас, что не видит, не замечает, как с каждым ее словом светлеет и проясняется угрюмое, суровое лицо Сережи, как все крепче и крепче сжимает его рука ее маленькие дрожащие пальцы, и глубокая радость за сестру охватывает все существо благородного юноши…

* * *

— Вот вам ваша Надя… Новая Надя! Я вам привез ее домой и навсегда. Эта Надя не пожелает уже больше вырваться из рук родного дома. Поцелуйте же ее хорошенько, обнимите ее, тетя Таша, Клавденька, Шурок! — с тем же радостным, просветленным лицом говорит Сережа, переступая порог крошечной квартирки и легонько подталкивая вперед робеющую, смущенную Надю…