Волшебные истории
Шрифт:
А сейчас! Сейчас Бина даже не знала, что думать. Речки — быстрой, холодной, чуть мутноватой (какой должна быть вода, стаявшая с ледников) — речки не было! Теперь здесь стелился ровный пушистый ковер: голубые искорки-золотинки по снегу, тонкие травинки-палочки по берегам, птичьи лапки-следы на корочке наста. И обжигающе свежий, какой-то хрустящий холодный карамельный запах — не надышаться.
— Ой, мамочка! Ой, папочка! — Бина прижала к груди кулачки с лыжными палками. — А где речка?! Куда дели речку? Тут летом речка
— Никуда, никуда, — успокоил папа с улыбкой. — Я же говорю, речка замерзла. Там внизу она течет себе и течет, как летом.
— И ей там тепло и уютно!
Они перешли замерзшую речку, побежали дальше и очутились наконец у пригорка, куда собирались попасть. Сняв лыжи, устроились у валуна, который с одной стороны скрылся под снегом, а с другой, с солнечной, оброс зеленовато-оранжевым мхом. Бина сняла рукавички и потрогала тепловатый шершавый бок.
— Это же наш самый камень! Какой он тут мягонький! А давайте тут будем обедать! Тут так уютно и все так здорово видно!
Они уселись, прислонившись спиной к уютному камню, и принялись за обед. Бина отхлебывала из кружечки ароматный чай с травами и жевала бутерброд с сыром, вкусный здесь просто ужасно — когда вокруг все так снежно и холодно, так сверкающе и искристо, так льдисто и бесконечно.
Солнце уже покатилось к закату. Ветер утих. Впереди, далеко-далеко, между Гор распластались слоистые дымки — вечереющие лучи отражались там и рассеивались под сонными пиками. Было по-прежнему тихо, даже зайчики затаились на кончиках веток и уже, наверное, устроились на ночь.
Когда пообедали, папа собрался наверх, на вершину пригорка, чтобы сделать оттуда фотографию зимней долины (фотографию он задумал давно, еще летом, она нужна ему для работы). Они обнялись на прощанье, и папа стал подниматься по склону. Бина с мамой долго смотрели, как он осторожно пробирается между пушистыми белыми камнями, пока в глазах не поплыли жемчужно-сиреневые круги.
— Мамочка, а ведь папа там еще долго будет! — Бина зажмурилась и отвела взгляд от ослепительной яркости. — Можно еще и погулять успеть. Можно я немножко тут погуляю?
— Погуляй, конечно, только не уходи, чтобы я тебя видела.
— Конечно, мамочка, конечно! Я здесь, недалеко совсем, вокруг камня. Просто ужас как интересно, ведь тут сейчас все совсем по-другому, совсем не так, как летом.
Она обошла вокруг камня, потом еще раз обошла вокруг камня. Потом чуть-чуть погуляла на север, потом чуть-чуть погуляла на юг. Папа еще не спускался, и Бина снова чуть-чуть погуляла на север. Потом снова побежала гулять на юг, старательно оглядываясь, чтобы не потеряться в снежной пушистости. (Сколько времени уже прошло! Час, а может быть, два, а может быть, три, а может быть, даже четыре. Какую там уже фотографию можно сделать огромную!)
— Бина! — в звонкой серебряной тишине рассыпался мамин голос. — Бина, постой!
— Да,
— Стой на месте и никуда не ходи! Папа, кажется, застрял на том узком проходе. Надо подняться и ему помочь. Я говорила, что один он там не пройдет, все-таки... Стой на месте и никуда не ходи, мы быстро!
— Конечно, мамочка, еще как! Только вы там поскорей, ладно?
— Как получится! Жди меня, и чтобы я тебя сверху видела!
— Я тут немножко потопчусь, вокруг камушка, ладно? А то если буду стоять, замерзну ведь! Только тут, вокруг?
— Только чтобы я тебя видела!
— Конечно, мамочка, еще как! Чтобы ты меня видела!
Мама стала подниматься по белому склону под самое синее небо. Она останавливалась, махала Бине руками, и Бина радостно прыгала и махала в ответ.
— Ладно, — сказала, наконец, Бина и отвернулась к долине. — Пусть они там пока спасаются и делают фотографию. А я тут пока потопчусь, вокруг камушка. А то если буду стоять, замерзну ведь.
Она осторожно пошла вдоль укутанной снегом речки, с восторгом узнавая деревья, кусты и камни, которые видела летом.
— Ага, вот оно, это деревце! А где же тут камешек был? Ага, вот он, нашла! Какой весь снежный теперь! А ручеек... Где же мой ручеек? Вот здесь, что ли?.. И куда он делся теперь?
Бина присела на корточки, поворошила снег в том месте, где летом был ручеек (был обязательно, между камнем и деревом — они ведь нашлись). Потом поднялась, посмотрела в высоту склона, помахала крапинке-маме и крапинке-папе, в который раз огляделась.
— Ух ты, какая ложбинка!.. Как же я летом ее не запомнила? Или летом ее тут не было? Нет, как же так. Не может такого быть. Это я сама виновата. Надо было лучше смотреть, летом. А она такая уютная... Какая-то такая волшебная даже. Там должно быть просто ужас как интересно! Наверно. Нет, обязательно! А они там пускай пока спасаются и делают фотографию. Я успею. Я только туда и обратно, быстро! Я ведь умница.
И Бина свернула в ложбинку и побежала вперед, вдоль бархатно-белой полоски, под которой дремал ручеек. Она бежала, бежала, бежала — и вдруг остановилась, замерев от пронзительного восторга.
Солнце, которое уже касалось краешка Гор, рассыпалось в снежных черточках-ветках. Зайчики — их было просто невообразимо сколько! — покрыли ложбинку всю целиком, сверху донизу. Горы здесь были такие ласковые, зайчики такие пушистые, воздух так сладко вливался в грудь, что Бине захотелось подпрыгнуть и полететь. Она, как заколдованная, двинулась дальше. Шла в прозрачной пронзительной тишине... Шла, шла, шла — и вдруг что-то случилось.
Зайчики растворились. Солнце обвалилось за Горы. Стало темно и тревожно. Воздух потяжелел и застыл. Далеко за спиной что-то ухнуло, ветки вздрогнули, посыпались хлопья тусклого снега.