Волшебный дневник
Шрифт:
— Уэсли, — прошептала я, едва отдышавшись. Он собирал банки и бутылки.
— Забыла что-нибудь?
— Ну, забыла… — шепнула я.
— А почему мы шепчемся? — спросил он шепотом, после чего, улыбнувшись, подошел к окну и уперся локтями в подоконник.
— Потому что… потому что не хочу произносить это громко.
— Ладно.
Улыбка исчезла с его лица.
— Ты решишь, что я ненормальная…
— Я уже знаю, что ты ненормальная.
— А… Ладно. Пусть. Мой папа умер не от рака.
— Да?
— Да. Я сказала неправду, потому что так проще. Хотя рак яичек не самое простое. И
Уэсли ласково улыбнулся мне:
— От чего он умер?
— Он сам убил себя. Наглотался таблеток и запил их виски. Специально. Я нашла его.
Я сдержала слезы.
Вот тут все и началось. Его лицо изменилось в точности так, как я написала в дневнике. Во взгляде читалась жалость. Он смотрел на меня, будто на чудовище. И молчал.
— Мне не хотелось врать, — сказала я и пошла прочь.
— Хорошо. Спасибо, что сказала.
— Я еще никому не говорила.
— И я никому не скажу.
— Отлично, спасибо. Теперь мне точно пора. Мерзопакостное ощущение.
— Спокойной ночи.
Уэсли высунулся из окна и проговорил довольно громко:
— Увидимся, Тамара.
— Да. Конечно.
Мне хотелось поскорее убраться подальше.
Банда, расположившаяся у главного входа, свистела и смеялась, и я поторопилась спрятаться в темноте.
В эту ночь я узнала нечто очень важное. Некоторые события не стоит предотвращать. Иногда предстоит почувствовать себя дурой. Иногда предстоит испытать боль на глазах у всех. Иногда это необходимо, чтобы повзрослеть, чтобы перейти в другой день. Дневник не всегда прав.
Глава четырнадцатая
Час пополудни
Дневник рассказал мне, что должно случиться до часу дня. И правда, все было необычно в то утро и в точности так, как я прочитала в дневнике. Розалин разбудила меня и наказала оставаться дома — во второй раз за все время, — и мне стало окончательно ясно одно: она не хочет никому меня показывать. Подумать только, до чего ей страшно и стыдно сообщать о нашем с мамой существовании, о папе, который сам распорядился своей жизнью, что считается самым ужасным грехом. В груди у меня поднялась злость, и мне пришлось взять себя в руки, чтобы не заявить, мол, я тоже еду на службу, но все же я осталась лежать под одеялом, прислушиваясь, как удаляется шум машины в раскрашенном сепией дне, весьма отличавшемся от дня, описанного в дневнике. Такое не очень необычно, когда знаешь, что что-то случается, и знаешь, что это должно было случиться, — но я как будто уже начинала привыкать.
Когда Розалин и Артур уехали, я решила, что хватит спать, оделась и побежала вниз. Я сидела в саду, когда на дороге показался «чинквеченто» с открытым окошком, словно летевший мне навстречу.
— А вот и она! — воскликнула сестра Игнатиус, сверкнув глазами. — Девочка, которую я хотела повидать. Едешь на службу?
Я посмотрела на машину, в которой теснились четыре монахини.
— Садись сестре Регине на колени, — пошутила сестра Игнатиус, и я услышала «Вот еще» изнутри. — Мы всегда поем во время утренней службы. Ты тоже в нашем хоре, так что должна быть в храме, если только твой ларингит остался в прошлом.
— Нет, — беззвучно проговорила я, схватившись за горло и закрывая рот рукой.
— Полощи солью — и будешь как
— Пожалуйста, — прервала я молчание. — Я взяла ее специально для вас.
— Так я и подумала, — хмыкнула сестра Игнатиус. — Знаешь, сначала она мне не понравилась, твоя Мэрилин Маунтротмен. Слишком она была заносчивой и хотела слишком многого, а потом я полюбила ее. Не меньше, чем Тарик. Они не выглядели настоящей парой, но постепенно он стал понимать, о чем она думает, особенно когда она плакала над письмом отца, о котором не хотела ему говорить. Должна признаться, меня это тоже задело за живое. Он все понял. Он понял, что она любит его. Умный человек! Представляю, как он сделал свои миллионы и стал нефтяным воротилой. И мне нравится, когда на первой обложке есть фотографии персонажей. Это помогает мне представлять их, пока я читаю. Например, его с зачесанными назад волосами, мускулистого…
— Вы вправду прочитали?
— Ну да, конечно же прочитала. Теперь ее читает сестра Концептуа.
Женщина на переднем пассажирском сиденье повернулась к нам:
— Только не говори, что будет дальше. Пока он нанял частный самолет до Стамбула.
— О, у тебя впереди все самое интересное, — хлопнув в ладоши, произнесла сестра Игнатиус. — Два слова: турецкие радости.
— Я же просила не говорить, — прервала ее сестра Концептуа. — А ты не можешь промолчать.
— Пора ехать, — вмешалась сестра Мария, сидевшая за рулем. — Не хватало еще опоздать.
— Буду ждать тебя на следующей неделе, ладно? — без тени улыбки спросила сестра Игнатиус.
— Конечно, — кивнула я. — А сейчас пойду в постель. Если увидите Розалин, скажете ей об этом?
Она прищурилась:
— Ты уверена?
— Да. Абсолютно уверена.
— Понятно. А зачем ты встала с постели?
— Нам и правда пора, — сказала сестра Мария, включая зажигание. — Подождите. — Кажется, я запаниковала. — Вы должны назвать имя.
Несколько мгновений спустя они, не включив сигнальных огней, уже заворачивали за угол, и сестра Игнатиус высоко поднимала руку в прощальном приветствии.
Это было в десять часов утра.
Я заранее наметила несколько дел, и во главе списка поставила маму. Для начала пролистала телефонную книгу и нашла человека, имя которого мне назвала сестра Игнатиус. Послышался гудок, второй, третий, потом, когда уже должен был включиться автоответчик, я услышала мужской голос.
— Алло! — прохрипело в трубке, после чего человек откашлялся. — Говорите же. Я поняла, что ему трудно говорить, однако он не позволил себе включить автоответчик.
И тогда, тоже откашлявшись, Тамара-Взрослая-Девочка взялась за дело:
— Здравствуйте. Я звоню, чтобы записаться на прием к доктору Гедаду.
— А его тут нет. — Разговаривавший со мной мужчина как будто не совсем проснулся. — Могу я принять сообщение?
— Ну… Нет… Он вернется до часу дня?
— Его операционная не работает по воскресеньям. Я помолчала. Голос показался мне знакомым.
— Я позвонила домой?
— А что, похоже на отделение «Скорой помощи»? У меня перехватило дыхание:
— Уэсли?
— Да. А это кто?
Соври, Тамара, соври, тебе нужно имя.