Волшебный корабль
Шрифт:
— Сам видишь, как поживаю, — ответила Альтия тихо. Ей было худо. В какой-то миг она даже и Брэшена готова была возненавидеть. Не за какой-то его проступок — просто за то, что он видел ее в таком состоянии. Почти что стертую в пыль. — Понемножку. Стараюсь остаться в живых…
— Я выручил бы тебя, если бы мог, — голос у него был сердитый. — Но сама посуди… Если я буду проявлять к тебе интерес, кто-нибудь тут же что-то заподозрит. Мне и так уже пришлось доходчиво объяснять кое-кому из команды, что… ну… что меня не влечет к другим мужикам. — Он вдруг засмущался, и глубоко внутри Альтия усмехнулась его смущению. Кругом завывал шторм, они с ним висели на снастях этого гребаного корабля, причем он только что сулился ужасть как надрать ей задницу… а теперь, видите ли, не находил слов обсуждать с ней интимные вопросы. Боялся, понимаешь, стыдливость ее оскорбить. А он продолжал: — Если я попробую дать тебе какую-никакую поблажку, на корабле вроде нашего это будет расценено… вполне однозначно. Чего доброго, за тобой и другие надумают приударить. А уж если они выяснят, что ты — не мужчина…
— Можешь
«Он что, только сейчас выяснил, что я тоже обитаю на этом сраном корыте?…»
— Не дура? А что в таком случае ты здесь делаешь?
Это он бросил уже через плечо, спрыгивая на палубу со снастей. Ловкий, как кот, и быстрый, как обезьяна, он мигом пробрался на бак. Альтия осталась смотреть ему вслед.
— Примерно то же, что и ты сам, — ответила она запоздало. — И вообще, от дурака слышу.
Дождалась, пока с палубы схлынул очередной потоп, и помчалась по пятам Брэшена… но, понятно, далеко не так проворно и ловко. Очень скоро она снова оказалась внизу. Было слышно, как вода с шумом обтекает борта корабля и плещет на палубу. «Жнец» ломился сквозь волны, словно плавучая бочка. С тяжелым вздохом Альтия снова принялась отряхивать воду… Заново отжала волосы — и, шлепая босыми ногами, направилась к себе в уголок. Мокрая одежда противно липла к телу и холодила. Альтия быстро стащила рубашку, переменив насквозь мокрую на «просто» сырую, и крепко отжала ту, в которой чуть не утонула. Встряхнула, расправляя, вместе со штанами развесила для относительного просушивания… и наконец-то вытащила из ухоронки свернутое одеяло. Оно было волглым и попахивало плесенью, но шерсть есть шерсть: даже мокрое, оно все равно грело. То бишь сохраняло тепло ее тела — и то благо. Альтия закуталась в него и свернулась калачиком в темноте. Короче говоря, спасибо огромное-преогромное Риллеру за его доброту. Мало того, что из-за этой доброты она едва не утонула, так еще и целого получаса сна лишилась…
Альтия закрыла глаза и постаралась забыться… Сон, однако, не сразу пришел к ней, хоть она и была измотана до предела. Она пыталась расслабиться, но не могла заставить разгладиться даже наморщенный лоб. «Наверное, — решила она наконец, — это все из-за Брэшена и нашего с ним разговора!»
Перебросившись с ним парой словечек, она поневоле снова задумалась о том, что с ней было раньше — и что стало. На самом деле она не встречалась с Брэшеном иногда по несколько суток. Он ведал другой вахтой, и потому ежедневный труд сводил их нечасто. И, честно говоря, ей было проще, когда никто и ничто не напоминало о ее прежней, навсегда оставленной жизни. Легче было просто существовать час за часом и день за днем, делая что приказывали — и выживая. Легче было ощущать себя юнгой Эттом и не заглядывать в будущее дальше следующей вахты.
Но лицо Брэшена, его выражение… его глаза… Они оказались беспощадней всякого зеркала. Альтия посмотрела ему в глаза всего один раз и сразу поняла, во что именно превратилась. И все то, чем она надеялась стать — и не смогла. Самое горестное, что Брэшен, по всей видимости, не хуже самой Альтии понимал: Кайл оказался прав. Она в самом деле была избалованной папочкиной любимицей, вздумавшей поиграться в матросскую жизнь. Теперь она со стыдом припоминала, как гордилась своим проворством, лазая по вантам «Проказницы». Вольно ж ей было забираться на них солнечными летними днями, а когда уставала или ей делалось скучно — спускаться на палубу и находить себе другую забаву. А такелажное дело или парусное шитье? Да, она любила посвятить им часок-другой при случае. Но можно ли это сравнивать, скажем, с шестью подряд часами поистине сумасшедшей работы, когда шквал разрывал парус и его надо было немедленно заменить?… Мама, помнится, все ахала и ужасалась ее намозоленным, огрубевшим рукам. Посмотрела бы она на них теперь!.. Руки у Альтии нынче сделались куда более черствыми и толстокожими, чем когда-либо ранее бывали ее пятки. А пятки… пятки вовсе не поддавались описанию. Черные, потрескавшиеся… «Случилось самое страшное, что могло произойти, — прямо созналась она себе наконец. — Обнаружилось, что сколько-нибудь выдающимся мореплавателем мне не бывать. Сколько ни бейся, я все равно никогда не сравняюсь со здоровяками-мужчинами…»
Чтобы получить место на корабле, она выдала себя за мальчишку четырнадцати годков. Если она вздумает задержаться на этом плавучем мясницком корыте, через год-другой они обратят внимание, что «Этт» почему-то все никак не растет и не раздается в плечах. И ее выгонят. С большим треском. И застрянет она в каком-нибудь заморском порту. Безо всяких видов на будущее…
Альтия не мигая всматривалась в темноту. По окончании плавания она намерена была обратиться за рекомендацией. Она и сейчас собиралась так поступить. И, возможно, даже получит заветный ярлычок. Она только сомневалась, чтобы этого оказалось достаточно. Ну да, конечно, у нее на руках окажется подтверждение ее моряцких достоинств, выданное капитаном. И, быть может, ей удастся-таки притянуть Кайла к ответу за его опрометчиво произнесенную клятву. Но… не окажется ли такая победа никчемной? Она ведь мечтала вернуться домой не с простым клочком кожи и печатью, подтверждающей: да, она побывала в плавании и выдержала его, и вернулась живая. Не-ет! Она хотела себя отстоять. Доказать всем — не одному только Кайлу! — что она вправду способна была заниматься избранным делом и по достоинству носить звание капитана… а не быть просто папиной дочкой, смыслящей кое-что в морском деле…
И вот теперь, в те краткие моменты, когда ей удавалось выкроить время для размышлений, Альтии казалось —
«И чего ради я это сделала? Почему?…» Почему не пошла на стоянку живых кораблей и не попросилась в матросы? Вправду ли она получила бы там уж такой от ворот поворот, как предрекал Брэшен?… Быть может, все обернулось бы и по-иному, и она бы теперь мирно посапывала на добром купеческом корабле где-нибудь в спокойных водах Внутреннего Прохода, уверенная и в заработке, и в том, что по прибытии в порт получит вожделенную рекомендацию?… И что ей взбрендило непременно наняться под чужим именем? Решила, видите ли, пробиться к цели сама и только сама, без поддержки громкой фамилии Вестрит и тени отца за спиной?… Ах, до чего же красиво выглядел ее план теплыми летними вечерами в Удачном, когда она сидела, поджав ноги, в задней комнате лавочки Янтарь и шила себе матросские портки… Глупая самоуверенная девчонка…
А Янтарь ей действительно помогла. И по части шитья, и ежедневными приглашениями к столу. Без нее у Альтии мало что получилось бы. Разобраться бы еще, с чего это Янтарь вот так внезапно надумала принять в ней участие. Сейчас Альтия готова была склониться к мысли, что странная женщина намеренно втравила ее в опасную авантюру. Невольно пальцы девушки поползли к горлу, к деревянной бусине, которую она не снимая носила на шее, на кожаном ремешке. Прикосновение согрело ей пальцы, и она покачала головой в темноте. Нет… Янтарь в самом деле была ей доброй подругой. Одной из очень немногих, которые у нее когда-либо были. Янтарь взяла ее к себе в дом. Помогала кроить и шить мальчишескую одежду… Более того, Янтарь сама одевалась мужчиной и наставляла Альтию, как вести себя, как двигаться, как ходить и сидеть, чтобы ее принимали за парня. Она объяснила Альтии, что была когда-то актрисой в небольшой труппе. Сыграла много ролей, как женских, так и мужских.
«Если придется говорить — голос должен исходить вот отсюда, — поучала она, надавливая Альтии под ребрами. — Но лучше старайся открывать рот пореже. И опасности меньше, что выдашь себя, и принимать станут лучше. И среди мужчин, и среди женщин болтунов куда больше, нежели умеющих слушать. Научись слушать людей — и тебе простятся очень многие недостатки…»
А еще Янтарь обучила ее пеленать грудь, да так ловко, что повязка казалась не толще плотной нижней рубахи, а торс становился вправду мальчишеским. Она же посоветовала наготовить интимных женских тряпочек из темной материи в виде… носков. «Тебя всегда поймут, если увидят, что ты стираешь грязные носки. А вообще постарайся, чтобы тебя считали невыносимым чистюлей. Стирай одежду вдвое чаще товарищей, и спустя время к этому все привыкнут. И еще. Привыкай обходиться меньшим количеством сна. Ибо тебе придется либо вскакивать раньше всех, либо ложиться самой последней — иначе кто-нибудь да разглядит твою наготу. И — самое важное. Ни с кем не делись своей тайной. Это не тот секрет, который один мужчина способен утаить от других. Если хоть кто-нибудь на борту прознает о том, что ты женщина, — всему конец…»
И это оказалось едва ли не единственным, в чем Янтарь, возможно, ошиблась. Брэшен ведь знал, что она девушка. И не выдал ее. Покамест не выдал…
Тут Альтия горестно усмехнулась собственным мыслям. «Вот видишь, Брэшен, я все же воспользовалась твоим советом. Я устроила так, чтобы переродиться в мальчишку. Причем не из семейства Вестритов…»
Брэшен лежал на своей койке, хмуро уставившись на противоположную стену. «Было же времечко, — размышлял он невесело, — когда я бы начал копытиться: „Да это ж платяной шкаф, а не каюта! Западло селиться в такой!..“» Теперь-то он понимал, какая это роскошь — отдельный уголок, куда можно уйти и затворить за собой дверь. Верно, второму человеку здесь было уже не повернуться — но все равно эта каюта принадлежала Брэшену и только ему, и никто не спал на его койке, кроме него. Здесь имелись деревянные гвозди для развешивания одежды. И уголок для моряцкого сундучка. А койка была даже оснащена бортиком, так что в любую качку он мог спать на ней почти что с удобствами. Ясно, каюты капитана и старпома были и попросторней, и получше обставлены. Даже на таком корыте, как «Жнец». Но на многих других кораблях второй помощник вообще жил наравне с простыми матросами. Так что следовало возблагодарить небеса и за этот чулан. Хотя для Брэшена он и оказался оплачен тремя человеческими жизнями.
Он записался в команду «Жнеца» рядовым матросом. И первую половину плавания пихался локтями в форпике, где обитала его вахта. Очень скоро стало понятно, что он был не только опытней большинства своих сотоварищей, но и гораздо прилежней в работе. «Жнец» был промысловиком из Свечного (так назывался городишко далеко на юге, на северном пограничье Джамелии). Корабль покинул родной порт много месяцев назад, еще весной. Команда его изначально была почти сплошь подневольной, настоящих моряков насчитывалась всего горстка, и им вменялось в обязанность всемерно обучать «сухопутных крыс» ремеслу. Часть «сухопутных крыс» были должники, отправленные на судно заимодавцами, желавшими хоть так выколотить из них долг. Другие оказались преступниками, выкупленными из тюрем сатрапа. Ворам и карманникам за время плавания предстояло либо основательно перековаться, либо погибнуть. На корабле воришке все равно деваться некуда. Его непременно поймают и изобличат, и товарищеский суд может оказаться куда суровей сатрапского… В общем, команда на «Жнеце» подобралась еще та. Люди работали без большого желания, и вряд ли стоило ждать, чтобы все они благополучно вернулись домой.