Волшебный корабль
Шрифт:
— Некоторые вещи похожи лишь сами на себя, — проговорил он негромко. — Иную красоту ни с чем невозможно сравнить.
— Да… — согласилась она, вглядываясь в глубины каменного огня.
Он помолчал, потом напомнил ей:
— Твое вино?…
— Ой! — Малта чуть нахмурилась. — Я больше не хочу. Выпей, если желаешь.
— Можно? — спросил он удивленно и вместе с тем весело. Так, как если бы некое тонкое равновесие, уже установившееся между ними, неожиданно качнулось в его сторону.
Малта немедленно разволновалась:
— Ну… я имею в виду… если тебе хочется…
— Хочется, конечно, — кивнул он. Вуаль, покрывавшая его лицо, оказывается, имела разрез. Он точным движением отправил руку
Тут до Малты впервые дошло, что он был явно старше ее, и, быть может, ей совсем даже не следовало бы вести с ним беседу: не начал бы еще искать в случайных, ничего не значивших словах какое-то более глубокое значение! И вообще, приличные девушки не стоят в темноте, болтая неизвестно о чем со всякими незнакомыми кучерами…
— Я пойду внутрь. Моя мать, верно, уже гадает, куда я запропастилась, — начала она извиняющимся тоном.
— Конечно, — пробормотал он так, словно его опять что-то развеселило. И Малте вдруг стало самую чуточку страшно. Нет, не так. Не страшно. Она просто насторожилась. И он, кажется, это почувствовал, ибо, когда она двинулась прочь, последовал за нею. Ну то есть просто пошел рядом, ни дать ни взять провожая ее. Она даже слегка испугалась, — не вошел бы этак с ней в самый зал, — но он остановился возле дверей. И вдруг потребовал:
— Мне кое-что нужно получить от тебя прежде, чем ты уйдешь.
— Конечно, — и она подняла руки к платку.
— Твое имя.
Она замерла. Он что, позабыл, что на ней — его платок с кристаллом огня?… Ну так если он позабыл, она ему напоминать не собирается. Конечно, у нее и в мыслях нет оставить себе платок насовсем, нет! Просто чтобы показать его Дейле…
— Малта, — назвалась она. Теперь он легко разыщет ее, когда вспомнит про платок и надумает вернуть его. Легко… но не совсем уж сразу.
— Малта?… — Он явно рассчитывал услышать полное имя, но она притворилась, будто не поняла. — Ясно, — сказал он после некоторой паузы. — Малта. Что ж, доброго тебе вечера, Малта.
— И тебе доброго вечера. — Она повернулась и поспешила в огромные двери, что вели внутрь зала.
Оказавшись внутри, она немедленно сняла и платок, и кристалл. Из чего бы ни был связан этот платок, он оказался тонким, как паутина. Малта скомкала его в ладонях, и он как раз уместился во внутренний кармашек ее плаща. Там она его и оставила. А потом, пряча в уголках губ улыбку удовлетворения, вернулась в зал. Там все так же по очереди выступали с речами почтенные представители торговых семейств. И обсуждали все ту же скучищу: договоренности, компромиссы, рабство, войну, запреты на ввоз-вывоз… Как же ей все это надоело! Поскорее бы уж все закончилось и мать отвезла ее домой, где в тишине и спокойствии своей комнаты она могла бы вполне насладиться созерцанием кристалла огня…
Похоже, никто больше в Клубке не беспокоился, не чувствовал: что-то не так, чего-то недостает… Быть может, разве Сессурии было чуточку не по себе, но остальные выглядели всем довольными. Пища была изобильна и доставалась легко. Здешнее Доброловище было теплым, и новые оттенки солености зажигали дивные блестки на чешуйчатых шкурах, обновленных недавней линькой, — линяли они теперь часто, ибо хорошая пища позволяла легко расти. «Быть может, — недовольно думала Шривер, — все остальные всегда только этого и желали!» Уж не казалось ли им, что эта-то беспечальная жизнь, состоявшая из кормежки и линьки, и была обещанным возрождением?
Она так не думала.
Она знала: Моолкин вел их сюда, взыскуя большего, гораздо большего. Прочие в Клубке были слишком близоруки и не могли уразуметь
Шривер не слишком расстроилась, когда податель остановился и Моолкин предпочел держаться поблизости. Кто она, в самом деле, такая, чтобы задавать вопросы наделенному памятью древних?… Но затем податель опять тронулся в путь, повернув с севера обратно на юг, и Моолкин тем не менее велел двигаться следом, и вот тут-то Шривер начала беспокоиться. Что-то было определенно не так, и Сессурия, похоже, разделял ее беспокойство.
Иногда они замечали другие клубки, сопровождавшие иных подателей. Все выглядели сытыми и довольными, и Шривер поневоле спрашивала себя, а не в ней ли самой скрыта причина. Наверное, она слишком много мечтала. Слишком буквально понимала святые предания… Но потом ей бросалось в глаза, как рассеян был Моолкин — и даже посреди кормления. Пока другие клацали челюстями, рвали и заглатывали добычу, он мог неожиданно прекратить есть и просто повиснуть в воде, широко раскрывая рот и усиленно работая жабрами: вбирал некий ускользающий запах. А когда податель останавливался на время и весь Клубок отдыхал — Моолкин нередко поднимался вверх, почти к самому Пустоплесу, и, прикрыв глаза веками, начинал извиваться в танце. В таких случаях Сессурия присматривался к вожаку так же пристально, как и она, Шривер. Вновь и вновь Моолкин свивал свое тело сложным узлом и скользил, скользил, заставляя всю поверхность своей кожи вбирать токи здешнего Доброловища и все, что они с собою несли. И он трубил — даже не трубил, а скорее негромко бормотал себе под нос что-то из священного пополам со случайными пустяками. Иногда же он высовывал голову из Доброловища в Пустоплес — и вновь погружался, невнятно твердя что-то об огнях, об огнях…
В какой-то момент Шривер поняла, что больше не может этого выносить. Однажды она дождалась, пока его танец не привел к такому изнеможению, что потускнели даже ложные глаза на боках. Едва шевелясь, Моолкин начал погружаться ко дну. Шривер тщательно расслабила гриву, чтобы ее приближение не было истолковано как вызывающее, и начала медленно опускаться рядом.
— Моолкин! — позвала она негромко. — Скажи, твое прозрение оставило тебя? Мы заблудились?
Он приподнял веки и уставился на нее. Потом почти лениво обхватил ее неплотным кольцом, притягивая к себе и вместе с нею опускаясь в мягкий ил.
— Не просто место… — сонным голосом сообщил он ей. — Еще и время, определенное время. И не только место и время, но — клубок. Такой, какой ни разу не собирался со времен древности. Я почти чую Того, Кто Помнит…
Шривер дрогнула всеми своими кольцами, силясь прочесть его память…
— Моолкин, — сказала она затем, — но разве не ты сам — Тот, Кто Помнит?
— Я? — его веки вновь начали опускаться. — Нет. Не вполне. Я — почти помню. Я знаю, что есть место, время и Клубок. И когда я их почувствую — я их сразу узнаю. Мы близко, Шривер… мы совсем близко. Мы должны вытерпеть все и не изведать сомнений. Сколько раз уже время приходило и уходило, а мы его пропускали. И я боюсь — если мы пропустим его еще раз, наша память о старине начнет окончательно блекнуть, и прежними мы не станем уже никогда…