Волшебный корабль
Шрифт:
Уинтроу молча кивнул.
Кайл Хэвен повернул к сыну голову той стороной, где была рассечена кожа:
— Ладно, жрец, приступай. Больше ты все равно ни на что не годишься.
Уинтроу не попался на удочку. Он сказал:
— Давай сначала посмотрим, что там у тебя с ребрами.
— Как скажешь.
Отцу было явно трудно двигаться, но все же он сам стащил драные остатки рубашки. Вся левая сторона груди у него была сплошь в синяках. Уинтроу внутренне содрогнулся, увидев на его теле явственно отпечатавшийся след сапога. Значит, этот удар достался уже лежачему… И опять единственными лекарскими припасами Уинтроу были вода и влажные тряпки: врачебный сундучок, имевшийся на корабле,
— Ты ненавидишь меня, ведь так, парень?
— Не знаю. — Уинтроу намочил тряпку и начал промокать кровь у него на лице.
— А я знаю, — сказал отец. — У тебя на физиономии все написано. Ты едва можешь себя заставить в одной каюте со мной находиться, а прикасаться ко мне — и подавно!
— Ты ведь действительно пытался меня убить, — проговорил Уинтроу ровным голосом.
— Да. Пытался. Пытался! — У отца вырвался недоуменный смешок, но смеяться было слишком больно, и он, вздрогнув, умолк. — Провалиться мне, если я знаю, почему тогда поступил так… Но в тот момент мне казалось, что ничего более умного и придумать-то невозможно.
Уинтроу понял, что более вразумительного объяснения не дождется. Да он и не был уверен, что ему вправду хотелось понять. Он устал от бесконечных попыток понять отца. Он совсем не хотел его ненавидеть. Он вообще не хотел ничего чувствовать к этому человеку. А больше всего ему хотелось, чтобы отец вообще в его жизни не существовал.
— Почему все должно было случиться именно так? — вырвалось у него вслух.
— Ты сам сделал выбор, — заявил Кайл Хэвен. — Все могло быть совершенно иначе. Если бы ты хоть попытался сделать по-моему… просто делать, что тебе говорят, не задавая вопросов! — все было бы хорошо. Неужели так трудно было раз в жизни поверить, что кто-то другой лучше знает, где твое благо?
Уинтроу обвел глазами комнату так, словно обозревал весь корабль.
— Я думаю, — сказал он тихо, — это никому из нас не во благо.
— Только потому, что ты все испортил! Ты — и корабль! Если бы вы оба вели себя как положено, мы уже на полпути в Калсиду были бы теперь! И Гентри, и Майлд, и… и все… все они были бы живы! И виноват во всем ты! Ты, а не я! Ты это выбрал!..
Уинтроу попытался придумать ответ, но ничего путного ему в голову не пришло. И он принялся молча, тщательно перевязывать отцу голову.
…Как же здорово они работали у нее на палубе и на мачтах, эти пестро разодетые морские разбойники… Со времен капитана Ефрона не доводилось ей наслаждаться командой, составлявшей с нею такое органичное целое! Она обнаружила, что с облегчением воспринимает их многоопытное обращение с ее такелажем и парусами. Исполняя распоряжения Брика, бывшие невольники выстроились правильными цепочками, таская из-за борта ведерки с водой и передавая их вниз — отмывать испоганенные трюмы. Другие уже качали помпы, выплескивая в море застоявшуюся грязь. Третьи вооружились кусками пемзы и скребли палубу… Они пытались оттереть кровавые пятна, но вотще: диводрево сохранит эти отметины навсегда. Она знала это, но помалкивала. Люди сами поймут тщетность своих усилий… Несколько человек трудились в трюмах, снимая цепи, гроздьями свисавшие с переборок. Медленно, но верно все они возвращали ей прежний облик. Можно сказать, возвращали ей ее прежнюю…
С самого дня своего пробуждения она, пожалуй, не испытывала большего удовлетворения… Но помимо удовлетворения было и еще кое-что, кое-что беспокоящее, но вместе с тем завораживающе
Она расширила свое восприятие… В каюте старпома на краешке узкой койки сидел Кайл Хэвен, а Уинтроу молча промывал ему рану на голове. Ребра Кайла уже стягивала повязка. Тишина в каюте была не просто тишиной, но чем-то большим: так молчат друг с другом люди, говорящие на разных языках и не имеющие ничего общего. Болезненная это была тишина, и она не стала к ней прислушиваться.
В капитанской каюте беспокойно дремал предводитель пиратов… Проказница не ощущала его с такой остротой, с какой чувствовала Уинтроу, однако ее достигал и снедавший его жар, и неровный ритм дыхания. Она потянулась к нему, точно мотылек — к пламени свечки… «Кеннит». Она заново примерилась к его имени. Лихой, злой человек. И опасный… Но до чего ж обаятельный. Его женщина ей не слишком понравилась. Зато сам Кеннит… Он сказал, что завоюет ее. Не завоюет, конечно, ведь он не член ее семьи. Однако Проказница обнаружила, что ожидает этих его попыток, пожалуй, даже с нетерпением. Как он ее называл? «Моя повелительница ветра и волн, стремительная и прекрасная…» Ну не глупо ли человеку так говорить с кораблем?…
Проказница откинула с лица волосы и глубоко вздохнула всей грудью. Возможно, Уинтроу был-таки прав. Возможно, настало ей время подумать, какой жизни она хотела бы для себя.
Глава 36
Та, кто помнит
— Я ошибся. Это не Та, Кто Помнит. Поплыли прочь.
— Но… я не понимаю, — взмолилась Шривер. На плече у нее зияла длинная рваная рана — след зубов белого змея. Он ударил ее зубами, точно не змеем был, а акулой какой!.. Густой зеленый вихор уже закрывал и склеивал рану, но она по-прежнему жгла, ибо Шривер торопилась изо всех сил, стараясь угнаться за Моолкином. За ними плелся Сессурия, недоумевающий, как и она.
— Я тоже ничего не понимаю. — Гриву Моолкина развевало стремительное движение. Где-то далеко позади них белый змей продолжал бессмысленно реветь, ненасытно набивая утробу. Сквозь Доброловище плыл запах крови, едва уловимый, точно старинные воспоминания. — Я сразу вспомнил ее аромат, — сказал Моолкин. — Я нимало не усомнился. Но она… это существо… это не Та, Кто Помнит!
Сессурия мощно ударил хвостом и поравнялся с ними.
— Этот белый змей… — спросил он с омерзением в голосе. — Что с ним такое?
— Ничего, — тихо, с жутким спокойствием ответил Моолкин. — Боюсь, с ним ничего особенного не случилось… Разве что он несколько дальше прошел по пути, которым мы все следуем. Как бы в скором времени и нам не стать такими, как он…
— Не понимаю, — повторила Шривер. Однако ощутила ледяную жуть, причину которой вполне могла бы понять, если бы постаралась.
— Он забыл. Вот и все. — Голос Моолкина не отражал никаких чувств.
— Забыл… что? — спросил Сессурия.
— Все, — ответил Моолкин. Его грива внезапно обмякла, цвета чешуи померкли. — Он забыл все, кроме того, чтобы жрать, линять и расти. А все остальное, все, что по-настоящему важно и значительно, — это он позабыл. Так же, как, боюсь, забудем и мы, если Та, Кто Помнит, в ближайшее время не явит Себя нам… — Он резко развернулся и заключил обоих своих спутников в кольчатые объятия. Они не сопротивлялись, наоборот, сами прильнули к вожаку в поисках утешения. Его прикосновение сразу обострило их память и восприятие окружающего. Все вместе они опустились в мягкий донный ил и погрузились в него, по-прежнему не расплетая объятий. — Мой Клубок… — проговорил Моолкин с нежностью, и Шривер с уколом боли ощутила истинность его слов. Они трое — вот и все, что осталось от прежнего Клубка Моолкина.