Волшебный лес
Шрифт:
— Ошибаешься, Апомео, — сказал мне друг. — Это мышление людей отличается от нашего.
Он был не так уж неправ.
Однажды, когда я сидел на ветке тамариска, глядя, как девочка по имени Пиния собирает на речной отмели улиток и раковины, а потом прихотливо раскладывает их на большом валуне чуть подальше, где полоска травы, я увидел на склонах Минео языки пламени. Сначала я принял их за красноватый туман, но нет: огонь мгновенно перекинулся на поля и засохшие кустарники, пожирая их со страшной быстротой.
— У-у! — дивились раки в волнах Фьюмекальдо.
Водяной
Это стало повторяться. Больше других тревожились растения, удрученные тем, с какой быстротой можно превратиться в жалкие обгорелые сучья.
— А что я говорил? — сердито ворчал Аполлодор, — Это всё люди натворили!
Мне попадались на глаза черные остовы олив — их много растет в тех местах, — с которых свисали безжизненные тела птиц. Для людей тут было раздолье.
Длинными шестами они сбивали мертвых птиц на землю или просто стряхивали с дерева, если их было много, а затем, удобно рассевшись в тени, съедали это готовое жаркое, запивая вином и распевая песни.
— Если так пойдет и дальше, чем все кончится? — спрашивал меня Аполлодор.
Пожары участились, и однажды заросли асфоделей и боярышника призвали на помощь ветер.
Легко себе представить, что из этого вышло. Он не замедлил явиться, прыгая по лощинам, и принес с собою легчайшее дуновение, до того легкое, что оно навевало сон, и тут же завозился в гуще ветвей, закрутился на дне оврагов.
Спаси нас, небо! Пламя полыхнуло, поднялось выше, стало неузнаваемым, треща, побежало по молодым побегам, по засохшим веткам и наконец лизнуло ясеневую рощу — деревья росли там тесно, крона к кроне, чтобы лучше укрываться от солнца.
Отовсюду слышались крики:
— Горе!
— Хватит, хватит!
— Измена!
В общем, каждому пришлось спасаться в одиночку. Я хотел было прийти на помощь маленькому гранатовому деревцу, которое корчилось перед надвигавшимся пламенем, но, успев обломать ему только одну ветку, тут же метнулся назад от нестерпимой боли.
— Никогда не было так больно, никогда! — кричал я, стремя полет к прекрасным, желаннейшим водам Фьюмекальдо.
Этим дело не кончилось. В последующие дни на окрестных холмах в самые неурочные часы возникали пожары, пожиравшие заросли ежевики и дубняка.
Все были в тревоге. Многие птицы собрались в стаи и улетели. Думаю, однако, что их участь немногим отличалась от нашей.
Эти непредвиденные события на время отвлекли меня от поисков Тоины, хоть мысль о ней и запала мне в голову, точно трудная загадка, которую хочется поскорее разрешить.
Аполлодор, встречаясь со мною, спрашивал:
— Чего мы ждем, почему не летим прочь отсюда?
Я отвечал, что не вижу смысла улетать из нашей долины навстречу новым приключениям, если только прежде мы не посоветуемся хотя бы с немногими друзьями из бывшего кружка рожкового дерева, по какому пути нам лучше отправиться на поиски Тоины.
Мы полетели за Антисфеном, который, как мы знали, нес
Он навестил меня на скале и сказал, что многие важнейшие законы сейчас изменились, ибо грубость и невежество людей оскверняют облик мира.
Мы проговорили до позднего вечера, прыгая по ветвям старого рожкового дерева и по расселинам скалы, и, когда он собрался домой, взлетев с едва заметным биением крыльев, я крикнул, что навещу его в Треццито.
И в этот самый день, когда мы летели темными ущельями высоко над руслом Фьюмекальдо, направляясь с ответным визитом к Антисфену, наше внимание привлек слабый огонь, мерцавший на обоих склонах возвышенности Портелле.
— Там пожар, — сказал Аполлодор. — Летим отсюда подальше.
Там не только пылал огонь, но и раздавался звук свирели, то продолжительнее, то короче, и, завораживая долину, долетал до нас.
— Полетим-ка туда, посмотрим, — предложил я.
— Какой смысл интересоваться людьми? — недоумевал Аполлодор.
Звук свирели, доносившийся все время с одного и того же места, становился все глуше, все невнятнее.
Мы полетели в ту сторону. И вскоре увидели Пинию, бродившую в зарослях мальвы. Я спросил ее:
— Кто это играет на свирели?
— Мелеагр, кто же еще?
И она преспокойно продолжала собирать цветы.
Мы улетели, не желая мешать ее играм. Вокруг нее вились бабочки.
А огонь все пылал, он становился выше, словно к пламени добавилось новое пламя.
Вскоре мы были на месте. Горела дубовая роща и в ней тамариск, на котором, судя по всему, сидел Мелеагр: его свирель звучала с настойчивостью отчаяния.
— Надо его спасти! — воскликнул Аполлодор.
Я замер в воздухе, чтобы лучше видеть.
— Но как? — спросил я.
Повсюду кругом печально чернели обгорелые ветви и листья, а между ними змеилось пламя, все набиравшее силу; и я увидел там, внизу, на стволе дерева, Лемния и Сенарха: скрючившись, они из последних сил пытались укрыться от пламени. Я бросился вниз, на пылающие деревья, но тут же рванулся прочь, опалив себе перья. Летать стало труднее. Аполлодор последовал моему примеру, он отыскал себе лазейку между горящими деревьями и устремился туда, где пламя светилось не так ярко.
— Мелеагр! Мелеагр! — звал он.
Свирель умолкла. Я поднялся повыше, чтобы высмотреть мальчиков, но увидел лишь бушующее пламя, которое мгновенно охватывало куст за кустом, дерево за деревом.
— Мелеагр! Лемний! — звал Аполлодор; невыносимый жар отгонял его все дальше и дальше от тамариска.
На какое-то время пожар утих. Теперь можно было разглядеть деревья — жалкие обглоданные тени, — и у самой верхушки тамариска я заметил Мелеагра: он сидел опустив голову, будто спал.
Я бросился вниз, в рощу, надеясь, что теперь все примет прежний вид, но очень скоро пламя вновь стало разливаться кругом. На мгновение мы опять услышали свирель — всего несколько нот, не больше; видно, языки пламени добрались до нее, но листья и ветви успели тысячекратно повторить этот звук.