Волшебный локон Ампары
Шрифт:
— В том, что со стороны Лавонгая нам объявлен бойкот, есть, конечно, известная доля трагизма…
— Ситуацию раскола, фундатор, создал грагал. И никакие просчеты делопроизводства в офисах Приземелья не могут служить оправданием его авантюрного — не побоюсь этого слова — поступка. Мы вправе обязать грагала немедленно устранить последствия его ошибки. Это мой совет участникам экседры и, если хотите, мое требование. Требование главы великого ордена.
— Оно невыполнимо, гроссмейстер. Грагал должен быть сегодня на заседании Большой Экседры, и он будет на нем. Я полагаю, участники Экседры Зыбкой Безупречности Ума не сочтут
— Аой! — хором отреагировали философы. На этот раз более согласованно.
— Но речь не идет об отлучении грагала от участия в Большой Экседре! — с некоторой даже горячностью возразил верховный пейсмейкер. — Речь идет о срочном его отлете на Лавонгай, срочном урегулировании возникшей проблемы и срочном же возвращении к началу Большой Экседры. Технически это вполне осуществимо, была бы на то ваша воля, коллеги. Кстати, Большая Экседра приобретет легитимный статус только в том случае, если с грагалом прибудут сюда и все эвархи Лавонгайского экзархата. В конце концов, начало Большой Экседры можно отсрочить на час-полтора. На одной чаше весов — всего-навсего сэкономленный час, на другой — вероятность вечного раскола. У нас есть время подумать. Думайте, коллеги, думайте!
Кашлянул в бороду, привлекая внимание, Алехандро Эроховерро:
— Я солидарен с призывом гроссмейстера. И народная мудрость советует: когда речь держит лисица, пусть эту речь хорошо обдумают петухи.
Гроссмейстер вскинул руку над головой, угрожая небу острым, как стилет, указательным пальцем:
— Заявляю протест!
Ледогоров посмотрел на неугомонного коммуникатора:
— Протест принимается. Одной фразой ты, Алехандро, хотел свалить груз, который несут поколения… Итак, эвархи, он был вами предупрежден и теперь, согласно нашему уставу, должен покинуть экседру.
Барба Сибросса молча попрощался с экседрой двумя полупоклонами — влево и вправо, молча изобразил рукой крыло открытого семафора.
Спускаясь в люк, коммуникатор (как и положено уважающему себя правдоискателю в изгнании) гордо не обернулся.
— Один-ноль непонятно в чью пользу, — обронил хорошо знакомый Кир-Кору раис табориата масхаробозов Закир-ишан Саади — мускулистый молодец с выражением озабоченности в больших персидских глазах.
(Благодаря раису и его фольклорной группе Кир-Кору однажды довелось вместе с Ниной побывать в заповеднейших уголках Центральной Азии…)
— Ноль-три, — уточнил региарх. — Кое в чем Алехандро Эроховерро превосходит троих.
Демонстративно твердым шагом Джугаш-Улья Каганберья вернулся в шеренгу. Он, дескать, достаточно четко обрисовал коллегам суть проблемы, и теперь им решать, в какую сторону склонить весы.
— Гроссмейстер, — сказал Ледогоров, — даже если мы разделим твой оптимизм и уверуем в скорое возвращение грагала с умиротворенными представителями Лавонгайского экзархата, есть еще одна серьезная причина, по которой твое требование невыполнимо. Ночью при посадке на эспланаду «Ампариума» произошла авария аэромашины, ведется следствие. Свидетели этого прискорбного происшествия не вправе покидать территорию Камчатского экзархата до окончания первого этапа следственного разбирательства. В числе прочих свидетелей дал подписку о невыезде и наш новастринский гость.
— Странный случай, — произнес герой Крестовых походов, блеснув закованной в латы рукой. —
— Слух верен, милорд. Потерпел аварию люфтшниппер. Нам сообщат подробности прискорбного происшествия.
— Когда? — быстро вставил вопрос Джугаш-Улья Каганберья.
— Едва только будут подведены итоги предварительного Следствия, я полагаю. Монополия на информацию — в руках объединенной следственной комиссии, гроссмейстер.
— Благодарю, — обронил верховный пейсмейкер.
— Благодарю вас, фундатор. — Потомок рода Гвенуйферов из Аваллона учтиво склонил голову и отступил в полукруг.
— Похоже, намерен взять слово хальфе суфиата аскетов, — отвлек внимание коллег от «аварийной» темы Ледогоров. — Пожалуйста, уважаемый Умар ибн Махмуд ал-Хорезми.
Крохотным — на полступни — шагом выдвинулся из шеренги моложавый старик невысокого роста. Шафрановые щечки с румянцем, проницательный взгляд черных глаз… Выбритую до глянцевого блеска голову очень украшали белые усы и белая бородка клинышком.
— Фундатор прав, — признал белобородый хальфе, — я и в самом деле намеревался кое-что уточнить. Но сначала — преамбула…
«Боюсь старцев, преамбулы произносящих», — подумал Кир-Кор с нехорошим предчувствием. Старец продолжил:
— Пусть ни у кого не возникает впечатления, будто я уже принял чью-либо сторону на сегодняшней экседре. Пока что у меня появились свои симпатии и антипатии, но еще нет решения. Я готов принять только сторону безукоризненной объективности, и пусть грагал не будет на меня за это в обиде…
Субтильный объективист привычным для себя мимолетным движением провел пальцами по усам, обрисовывая рот овалом, и пропустил сквозь кулак клинышек белой бородки.
— Понимать так, уважаемый Умар ибн Махмуд ал-Хорезми, что безукоризненная объективность заведомо не в мою пользу? — вежливо осведомился Кир-Кор.
— Понимать так, грагал, что твое намерение быть с нами вполне откровенным плохо вяжется с твоим поведением на экседре, — сухо ответил хальфе. — Объясни мне и другим эвархам, по какой причине в преддверии нашей беседы ты предпочел воздвигнуть между собой и нами пси-непроницаемый барьер?
— По той же причине, по какой Сулейман ибн Дауд в оное время ставил на узкогорлых кувшинах свою непроницаемую печать. Запечатанные кувшины безопаснее в обращении.
— Ответ остроумен, но смысл его завуалирован туманом аллегории, — не удовлетворился хальфе. — У меня, как и у моих коллег, полагаю, была надежда на лучшую видимость.
— Я вас понимаю, — сказал Кир-Кор. — В свою очередь вы все должны понять и меня — я стараюсь выбрать краткую форму ответа. Иначе мне пришлось бы пространно рассказывать вам про уклад повседневной жизни грагалов на родимой Новастре, про хуторскую систему нашего обитания из-за проклятой нашей способности постоянно интротомировать друг друга на расстоянии ближе девятисот метров, про вынужденную привычку напяливать на себя «шубу» пси-непроницаемой защиты в общественных местах наших практически нежилых из-за этого трех городов — привычку, которую можно сравнить разве что со звериным инстинктом…