Воля дороже свободы
Шрифт:
Теперь надежды не осталось. И скоро не останется вообще ничего.
Как у этих двоих.
Петер вытер глаза рукавом и принялся стаскивать с себя куртку.
– Темнеет, – выдавил он сипло. – Холодно… Ей холодно.
Вокруг действительно сгущались сумерки. Кат не заметил, когда село солнце.
Он завернул Ирму в свой плащ из ткани-самогрейки и отнёс девочку подальше от клокочущей ямы. Развёл костёр – за сухостоем пришлось идти с полверсты, на пути могли попасться новые ловушки, но Кату было плевать. Ему было
Когда огонь разгорелся, Петер сел у костра и наконец-то смог напоить Ирму. Потом пристроил её голову к себе на колени и принялся расчёсывать гребешком спутавшиеся, посеревшие от пыли волосы. Она смотрела на него, закутанная в плащ. Вздрагивала, если стреляло полено, жмурилась, когда в синюю темноту летели искры. Дышала трудно, глубоко – хоть и чуть спокойнее, чем раньше.
Кат лёг по другую сторону костра, чуть поодаль, чтобы не нагоняло дурноту излучение, волнами расходившееся от Ирмы. Ему и так было паршиво. Виски ломило, перед глазами опять беспрестанно расцветали круги. Спина превратилась в средоточие всех видов боли.
«Надо вернуться в Китеж, – с усилием думал он. – Искать кристаллы. Кила ушёл… Будигост пропал… Пойду на склады. Там, небось, мародёры. Придётся драться. Ну, значит, буду драться. Пистолет же есть… Но кто будет чинить бомбу? Да что там чинить – делать новую. Эту ведь нам в город не утащить».
Он вспомнил про духомер – наверное, впервые за день. Закатал рукав, глянул. Камень светился еле-еле.
«У пацана попрошу пневмы, – мысли обрывались, как паутинки, одна за другой. – Авось даст маленько, когда поспит чуток. Ему бы поспать. И мне бы поспать».
Ирма вдруг кашлянула. Облизнула губы.
– Петер, – позвала она.
Петер тут же весь подался вперёд, склонился к ней, чтобы не пропустить ни звука. Рука, державшая гребень, застыла и мелко подрагивала. Ирма снова кашлянула и, стараясь улыбнуться, проговорила несколько слов.
Петер растерянно моргнул и о чём-то коротко спросил – так просят повторить, если не расслышали в первый раз. Но Ирма, не ответив, взглянула на Ката.
– Спасибо, – сказала она ему по-божески. Лицо дважды передёрнулось тиком. – Спасибо тебе большое... Надо спать. Давайте спать? Да?
«Да. Спать». Кат кивнул.
Ирма уткнулась головой в грудь Петера и, похоже, вправду уснула. Петер всё смотрел на неё, будто ждал ещё каких-то слов.
Кат с трудом перевалился на другой бок, спиной к костру. Вдали, над оазисом, клубилась полоса туч, хорошо различимая даже ночью. Чуть ближе стояла мёртвая роща. В зените светили три луны. Одна, круглая, полная, источала самодовольное голубое сияние, другая, ущербная, наливалась красным соком, как от затаённой злобы. Узкий месяц глядел на истерзанную землю робко и печально. Его света всё равно не хватило бы, чтобы соперничать с двумя сёстрами.
Кат ещё услышал, засыпая, как Петер поёт Ирме колыбельную – тихо-тихо,
Потом всё исчезло.
XX
Общественное сознание похоже на тяжёлый маятник. Оно вечно раскачивается из стороны в сторону, из крайности в крайность. Сейчас в большинстве известных мне миров считается хорошим тоном испытывать по отношению к Основателю сдержанную ненависть. Его имя стало ругательством, его деяния – образцом зла. Люди снесли его статуи, сожгли парадные портреты, переименовали названные в его честь улицы.
Однако совсем недавно было другое время. Время, когда неплохо зарабатывали скульпторы, которые ваяли эти статуи, и художники, которые писали эти портреты. Когда опьянённые силой и безнаказанностью люди-боги первых поколений курочили социум, как вздумается. И лишь считанные одиночки понимали, что происходит нечто неправильное, непоправимое. Худо приходилось таким одиночкам. Худо, если видишь тьму, а кругом говорят, что ты просто слеп.
Но всему на свете приходит конец.
Будь хозяином в своей голове, одиночка. Не дай никому влезть к себе в мозги.
И однажды маятник качнётся в твою сторону.
Лучший Атлас Вселенной
Его разбудило солнце.
Мир из чёрного стал розовым, потом ослепительно золотым. Кат сморщился, заслонил глаза ладонью – снова потемнело. Несколько мгновений он пытался вспомнить ускользнувший сон. В кои-то веки что-то хорошее… Ада. Точно, Ада.
Он перекатился на спину, вытянул затекшие ноги. Вспомнил.
Снилось, что Ада выздоровела, и Маркел приехал из Яблоновки её навестить. А потом все пошли на море купаться.
«Ну их к праху, такие сны», – подумал Кат и тут же сообразил, что вокруг как-то слишком тихо. Через мгновение ожило в памяти то, что произошло вчера. Он глубоко вдохнул пахнувший землёй и дымом воздух, не спеша выдохнул. Опираясь на локти, сел и только после этого позволил себе посмотреть влево, туда, где, он помнил, был костёр, а рядом – Петер и Ирма.
Костёр превратился в горку сизого пепла, увенчанную россыпью углей. Чуть поодаль светлела проплешина стоптанной, измятой травы. На траве лежал небольшой свёрток – какое-то смутно знакомое тряпьё.
Ни Петера, ни Ирмы нигде не было видно.
Кат осторожно поднялся на ноги, стиснув зубы в ожидании боли и тошноты – верных спутников последних недель. Однако чувствовал он себя на удивление неплохо. Словно пустошь, забравшая у него столько сил, пожалела о сделанном и вернула то, что успела взять.