Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей
Шрифт:
Необходимость установить, что всё более экономичному развитию человека и человечества, всё более тесно переплетённой «машинерии» интересов и достижений имеется и соответствующее противодвижение. Я обозначу его как выделение роскошного человеческого излишества: в ней должен быть явлен более сильный род, более совершенный тип, которому потребны иные условия возникновения и самосохранения, нежели среднему человеку. Мой термин, моя формула для такого типа — это, как известно, слово «сверхчеловек».
На том первом пути, который сейчас уже совершенно обозрим, возникает приспособление, выравнивание, оплощение, высшая китайщина, доведённая до инстинкта скромность, довольство человека в самоумалении — своего рода застой
Ему это противодействие толпы, «нивелированных», чувство дистанции в сравнении себя с ними нужно точно так же; он на них стоит, он за их счёт живёт. Эта высшая форма аристократизма принадлежит будущему. — «Морально» рассуждая, эта совокупная машинерия, солидарность всех колёсиков, представляет из себя верх эксплуатации человека: но она предполагает существование таких людей, ради которых эта эксплуатация обретает смысл. В ином случае оно бы и вправду было только общим умалением, обесцениванием человека как типа, — феноменом регресса в самом крупном масштабе.
— Нетрудно заметить: то, против чего я ратую, есть экономический оптимизм, согласно уверениям которого рост невыгоды всех и каждого с необходимостью сопровождается приростом общей пользы. Мне представляется, что верно как раз обратное: невыгоды всех суммируются во всеобщий убыток: человек становится всё мельче, так что вообще непонятно, ради чего вообще весь этот чудовищный процесс понадобился? «Ради чего?», новое «Ради чего?» — вот что нужно человечеству...
Взгляд на прибавление общей власти: прикинуть, насколько этот рост захватывает в себя также и упадок отдельных людей, сословий, эпох, народов.
Смещение центра тяжести в культурах. Издержки всякого большого роста: кто их несёт! Насколько чудовищны должны они стать теперь?
Общий вид будущего европейца: таковой как интеллигентнейшее рабское животное, очень работящий, в сущности очень скромный, любопытен до невозможности, разнообразен, изнежен, слабоволен — космополитический хаос аффектов и умственных способностей. Как прикажете из него извлечь более сильный вид? Да ещё и с классическим вкусом. Классический вкус — это воля к упрощению, усилению, к очевидности счастья, к ужасающему, мужество к психологической наготе (упрощение есть производная воли к силе, к усилению; раскрытие очевидности счастья, равно как и наготы, — производное воли к ужасающему...). Чтобы вырвать себя из того хаоса к этому становлению — для этого потребно понуждение: должно иметь выбор — либо сгинуть, либо пробиться наверх. Господствующая раса способна произрасти только из ужасающих и насильственных начал. Проблема: где у нас варвары двадцатого столетия?{412} Очевидно, они покажутся и консолидируются только после чудовищных социалистических
Самые могучие и самые опасные страсти человека, от которых он легче всего погибает, подвергнуты в обществе столь основательной опале, что тем самым и могучие люди как таковые стали невозможны, либо они заведомо должны чувствовать себя злодеями, «вредными и непозволительными». Огромная эта издержка до поры до времени была необходима: однако теперь, когда благодаря долговременному угнетению этих страстей (властолюбия, страсти к управлению и иллюзии) выпестовано множество контр-сил, снова возможно их высвобождение: в них уже не будет прежней дикости. Мы позволяем себе приручённое варварство: стоит только взглянуть на наших художников и государственных мужей.
Корни всех недугов: то, что рабская мораль смирения, целомудрия, самоотверженности, абсолютного послушания — одержала победу, вследствие чего господствующие натуры приговорены 1. к подхалимству 2. к мукам совести, — а творческие натуры чувствовали себя подстрекателями против Бога, страдая от неуверенности, ощущая вечные ценности как помеху.
— Варвары показали, что умение соблюдать меру у них не прижилось: они боялись природных страстей и влечений и порочили их: — та же картина и у правящих государей и высших сословий.
— С другой стороны, возникало подозрение, что всякая умеренность есть слабость, признак старения и усталости (так, Ларошфуко высказывает предположение, что «добродетель» всего лишь красивое слово в устах тех, кому уже не доставляют удовольствия пороки). Само стремление к соблюдению меры изображалось как занятие, требующее суровой закалки, самообуздания, аскезы, как борьба с дьяволом и т.п. Естественное удовольствие эстетической натуры от чувства меры, наслаждение красотой меры предпочитали не замечать или отрицать, ибо возобладало стремление к анти– эвдемонической морали.
До сей поры не было веры в радость соблюдения меры — эту радость всадника на лихом коне! — Посредственность слабых натур путали с умеренностью сильных!
In summa: самые лучшие вещи были опорочены (потому что слабаки или неумеренные свиньи выставляли их в дурном свете) — а лучшие люди оставались в тени и часто сами не знали о своих достоинствах.
Порочные и необузданные люди: их пагубное влияние на оценку вожделений. Это ужасающее варварство нравов, которое, главным образом в средневековье, понуждало к настоящему «поясу добродетели»{413} — наряду со столь же ужасающими преувеличениями относительно того, что составляет ценность человека. Борющаяся «цивилизация» (обуздание) нуждается во всевозможных кандалах и пытках, дабы выстоять перед лицом страшной и хищной природы.
Тут происходит совершенно естественная путаница, хотя и самого дурного влияния: то, что люди власти и воли в силах от себя требовать, задаёт меру тому, что они себе позволяют. На деле такие натуры суть противоположность людям порочным и необузданным, хотя при некоторых обстоятельствах они делают вещи, за которые менее значительного человека уличили бы в пороке и неумеренности.
Здесь чрезвычайно вредит делу понятие «равноценности людей перед богом»: запрещению подвергались действия и воззрения, которые сами по себе просто относятся к прерогативам сильных, родившихся сильными, — как если бы таковые действия и воззрения вообще были недостойны человека. Всю тенденцию сильного человека дискредитировали, выставив защитные средства слабейших (в том числе и перед собой слабейших) в качестве эталона ценности.