Воля судьбы
Шрифт:
Артемий вздохнул.
— Теперь другое, Оля!..
— Отчего же другое, отчего? Я тебе говорю, что из всего этого ничего не выйдет, ничего он не добьется от меня… ему надоест здесь жить, он уедет и все пойдет по-старому.
Теперь, когда она села, Карлу было видно вполоборота ее оживленное счастьем лицо, дышавшее еще невиданной им прелестью.
Артемий снова вздохнул, опустив голову:
— И как все хорошо было, Оля, до сих пор!
— И потом будет хорошо… ты увидишь, я знаю… Послушай! Разве мало
Артемий улыбнулся и отрицательно покачал головою.
"Боже мой, Боже мой! — думал Карл. — Как она хороша, как она хороша!"
И он вспомнил петербургских красавиц, про которых говорила Ольга, набеленных и нарумяненных, и та же улыбка, что у Артемия, скользнула по его губам.
— Ты заметил, — продолжала Ольга, — я делаю все, чтобы казаться ему дурною; и одеваюсь хуже, и глупости говорю…
Артемий, счастливый этой преданностью любви, рассмеялся тихим смехом, а затем сказал:
— Да разве это возможно? Ведь, что бы ты ни делала, ты все-таки останешься красавицей… Милая моя, милая!..
И Карл, стиснув от бешенства зубы, снова увидел, как Артемий взял Ольгу за талью, а она прижалась к нему, видимо желая, если не словами, то лаской рассеять его беспокойство.
— И потом я не знаю, — начал снова Артемий, — но иногда приходит в голову, что вдруг…
Тут он запнулся.
— Что "вдруг"? — переспросила Ольга.
— Ты разлюбишь меня…
— И тебе это не стыдно думать?., не стыдно тебе, а? — воскликнула Ольга.
В ее голосе слышалась шутка, но Артемий делался все серьезнее.
— Право, я иногда сравниваю себя с ним и чувствую, что он лучше меня, — произнес он.
Теперь, казалось, очередь рассмеяться была за Ольгою.
— Кто? — проговорила она. — Кто лучше тебя? Эта петербургская кукла, этот барон с вывороченными глазами? Ты замечал, как он иногда смотрит на меня? мне всегда смешно, когда он начинает ворочать белками.
Но не договорив она вдруг вздрогнула.
— Что с тобой? — спросил Артемий.
Ольга, вытянув шею, прислушивалась.
— Нет, ничего… Мне показалось, точно шорох… наверно птица.
Карл чуть не выдал себя, пальцы его судорожно сжались, и он сделал невольное движение вперед.
— Конечно птица, — ответил Артемий. — Кому же быть теперь? Ведь князь сказал, что не выйдет до ужина, итальянец — в библиотеке.
— А петербургский барон?
— Кажется, пишет письмо к родителям.
— Ну, вот, видишь, значит, это время наше, мое, и ты — мой! Ну, что же, все еще не веришь? Не успокоился?
— Ах, Оля! Вот ты сейчас назвала барона петербургскою куклой, значит, если бы он был иной, лучше, чем есть, ты бы тогда…
"Проклятый мальчишка, найденыш!" — бешено стиснув зубы, думал Карл, которому было слышно каждое слово.
— Ну, еще, еще что? — перебила Ольга. — Ах, какой ты смешной и милый!.. Да, будь он в десять раз лучше, чем ты представить себе можешь, я
Замолкнувший соловей, отголосок песни которого Карл слышал, выходя из дома, снова начал петь где-то близко, гулко, точно только что почуяв возле шепот любви и торопясь приветствовать его своею песнью.
Это был хороший нотный соловей; он чисто проделал почин с оттолчкой, а затем сделал два колена и рассыпался дробью, раскатился, запленкал, протянул, перешел в звонкий свист, защелкал гусачком и разлился бесконечною трелью.
Артемий и Ольга притихли. Она положила ему на плечо голову, прислушиваясь к пению.
Эйзенбах едва себя сдерживал, чтобы не вырваться из засады. По счастью, он понимал, что выскочив ничего не выиграет, что, напротив, ему нужно притаиться теперь, несмотря на то, что пытка его была невыносима. И он молча давал себе клятвы в том, что счастливый Артемий дорого заплатит ему за испытываемые им муки. Время для него казалось теперь вечностью.
А Ольга и Артемий, как нарочно, словно дразня его, сидели счастливые, упоенные своим счастьем, и соловей дразнил его своей песнью, а вечер охватывал его томною негой.
"Господи, да долго ли они будут сидеть так? " — думал Карл, чувствуя, что сила и последний остаток благоразумия изменяют ему и он готов уже кинуться вперед, чтобы задушить этого Артемия.
— Ты слышишь эту песню? — заговорила Ольга, — слышишь, милый?… Ну, так вот так же, как хороша эта песня, так же, как хороши и этот вечер, и мир Божий, и жизнь моя, так же мне хорошо с тобою, и клянусь тебе, что или ты, или никто… никого мне не надо, кроме тебя одного… я люблю тебя…
А соловей, будто желая засвидетельствовать и подтвердить эту клятву, с особенной силой и прелестью завел новую песню.
XI
ОТЕЦ
Карл шатаясь вернулся в свой флигель; но он выдержал до конца, не выдав себя ни одним неосторожным движением и не пропустив ни одного слова из подслушанного разговора Артемия с Ольгой.
"Так вот оно что! — соображал он, — так вот причина ее смущения при знакомстве, вот где тайна ее обращения со мною!.. Но что же делать теперь?"
Однако он чувствовал, что немедленный ответ на этот вопрос дать себе не может и что ему нужно прежде всего успокоиться, чтобы обдумать, как поступать дальше.
Голова барона горела, тело дрожало, как в лихорадке, дыхание прерывалось. Он чувствовал, что переживает одну из тех минут, когда люди, вполне здоровые и владеющие полным разумом, способны вдруг потерять его.
Карл решил сказаться больным и не выходить к ужину. Он действительно был совсем болен.
Он призвал к себе слугу, чтобы тот помог ему раздеться; но лакей доложил, что приходил из большого дома дворецкий сказать, что князь Андрей Николаевич просит барона к себе немедленно, как только они вернутся с прогулки.