Воля вольная
Шрифт:
Но волновался начальник милиции не по этому поводу. В свои пятьдесят два Тихий все ходил в холостяках. И теперь, понимая, что из поселка придется уезжать — рулил на прииск забирать Машу. Уже три года они были вместе, и Тихий почти постоянно у нее ночевал, но не женился почему-то. Разговаривали, конечно, шуточками.
Вчера Александр Михалыч маялся до обеда в своей казенной холостяцкой квартире, капустный рассол пил и все думал. И на легкую на подвиги похмельную голову решил ехать за ней. И все! Рубашку белую достал, утюг включил, ждал, пока нагреется, и воображал, что совсем не худо было бы, если бы она — молодая и красивая — была бы сейчас рядом. Рубашку ему гладила, а он смотрел бы на нее.
От легкости настроения даже Гнидюка с собой взял. Тот, недавно присланный из области, навязывался в попутчики — на его место метил и наверняка хотел выяснить, что к чему. Но скорее всего, напрасно суетился. Место Александра Михалыча Тихого было предложено, а может, уже и продано где-то там в центре, в главке. Тихий знал это точно, место надо было освобождать, поэтому и его собственный перевод на материк обходился ему в копейки. Эти жирненькие, веселые и наглые парни из комиссии на самом деле прилетали прикинуть размеры бизнеса. Возможно, один из них и отдал денег за его место. Так теперь обстояли дела.
Дорога от моря повернула к сопкам и тянулась открытой тундрой с невысокими кустарниками. Озерки поблескивали на солнце, болотца рыжели и краснели мхами. Вскоре машина начала подниматься наискосок склоном сопки, негусто поросшим кривовастой лиственницей. Ветры с моря калечили деревца — изгибали замысловато, корежили в самые разные, никому не нужные формы. Александр Михайлович всегда об этом думал, кому, мол, это надо, чтобы такая вот листвяшка, рожденная стройненькой, превратилась в хвостатого гада с двумя головами…
Потом мысли его перескакивали на приятное, на Машу — он даже купил ей кольцо с прозрачным камешком, специально заказывал в город. Коробочка чувствовалась острыми уголками в кармане кителя. Тихий улыбался довольно и посмеивался сам на себя — он никогда ничего такого ей не дарил. Да и вообще не дарил, как-то даже не думал об этом. Он жмурился весело, неожиданно делал губами громкое «ру-ру-ру», так что Гнидюк терялся, не знал, как реагировать, и только вертел большим и мягким крючковатым носом. Толстая двойная морщина-складка продолжала нос через лоб до самых корней волос. Из-за этой необычной морщины нос получался двойной длины и выглядел настоящим шнобелем, довесками к которому прилагались два глуповатых глаза и пухлые губы бабочкой. Александр Михайлович повернул на себя зеркало заднего вида — у него все было нормально: борозды морщин ломали лоб поперек.
Машина поднималась все выше и выше, и тундра и море открывались во все стороны. Было солнечно, море огромно синело за горизонт и казалось теплым.
Не хотелось уезжать из этих мест, будь его воля, не поехал бы, даже в отставку подписался бы по здоровью. Но… в последние два-три года — черт его знает, как и вышло-то, Семихватский всё со своим барыгами, — Тихий поднял прилично денег. Бизнес в районе пошел… то там, то сям нужна была его поддержка… он, правда, и знать про нее особо не знал и сам никуда не лез, всем рулил зам по оперативной работе капитан Семихватский. Вертелся и крышевал коммерсантов, давил непокорных. Тихий посмотрел на Гнидюка. Тот немедленно улыбнулся в ответ, так неприкрыто льстиво, что неприятно стало. Этого тоже не просто так сюда засунули. Со служебными квартирами химичил в области. Своих же товарищей обирал…
— Тормознемся покушать, Александр Михалыч? У меня жена собрала… — Гнидюк кивнул на большую сумку на заднем сиденье.
Тихий продолжал думать о нем и, видно, с каким-то особенным интересом смотрел. Потом очнулся.
— Это можно. — До прииска оставалось пять километров, и он сам думал тяпнуть для храбрости. — Сейчас к Столбам поднимемся.
Дорога
Александр Михалыч видел, что нагловато, поперек оставляет машину, да и опасно — скальный поворот недалеко, но тут же и бросил эту мысль: по этой дороге ездили раз в неделю. Он потянулся, разминая затекшие плечи и ляжки. Почему-то хотелось показать Гнидюку, что он тут вполне хозяин и никого особенно не стесняется, может и машину, как ему нравится, оставить, но соображение это было случайное, не особенно Тихому свойственное. Шурясь на море и солнце, он думал о своей подруге, почти жене, что она совсем уже рядом, и что ей нравилось, когда он бывал слегка выпивши. И ему тоже нравилось, когда он бывал с ней слегка выпивши.
Тихий открыл дверцу багажника и, сняв китель и галстук, прямо на белую рубашку надел ватник. Прихватил на одну пуговицу на пузе и достал из кармана граненый стакан. С таким спокойным и серьезным лицом достал, как будто во всех ватниках в правом кармане обязательно есть стакан.
Это был вполне еще симпатичный мужчина. Высокий, крупный, всю свою жизнь толстел он хорошо, ровно, везде толстел, и оттого казался только здоровее и лучше. После пятидесяти, однако, его потянуло вниз сразу в нескольких местах. Щеки, пузо вдруг появилось над ремнем, и не просто появилось, а прямо раз, вывалилось и висело уже. И задница — откуда взялась? Сила, правда, осталась прежней. Так он сам о себе думал. Особенно, после полустаканчика, без которых Александр Михалыч не обедал.
— Чего ты там? — Тихий снисходительно наблюдал за Гнидюком, который в одной руке держал тяжелую сумку с продуктами, а другой пытался вытащить какой-то неловкий чехол с заднего сиденья. Из чехла вылезли алюминиевые трубки и встали враспор.
— Стол со стульями взял… — кряхтел, беспомощно озираясь, Гнидюк.
— Да ладно… Вон другую фуфайку бери…
— Ну, — обрадовался майор, бросил чехол и стал обходить машину. — Где сядем, Александр Михайлович?
Тихий с Гнидюком не раз уже выпивали, но все в компаниях, и теперь подполковник ясно видел, что Гнидюк в этом вопросе так себе. Может, и не запойный, но слегка уже алкаш. Сейчас ему так хотелось выпить, что ничего вокруг не видел. Это было неправильно. Васька Семихватский, тот бы картину выдержал — полежал, на небо, на тундру поглядел бы, на начальника своего глянул, как на отца родного… Тихий бросил на землю тулуп, улегся, подперев локтем толстую щеку, и наблюдал, как майор раскладывал закусь.
Анатолий Семенович разлил водку. Стол был накрыт не по-поселковому. Все завернуто в фольгу — какие-то совсем маленькие румяные пирожки, чим-ча корейская, огурцы малосольные, гребешок под майонезом, ни привычной жареной или копченой рыбы, ни мяса вареного, — рукастая, видать, баба, аккуратная, — подумал Тихий про жену майора, а на самом деле про Машу, что Маша готовит лучше. И взялся за свой стакан, налитый до половины. Это была его доза.
— Ну, давай!
Тихий неторопливо, с удовольствием выпил, как пьют воду в жару, выдохнул неспешно и прислушался к себе. Он вообще не понимал, как люди могут пить рюмками — не слышно же ничего. Вот сейчас он отлично все ощущал, и как она падала полновесным водопадом, и как теперь уверенно поднимается вместе с теплом и настроением. Он снисходительно и даже с жалостью посмотрел на Гнидюка, жующего полным ртом.