Волжское затмение
Шрифт:
– Сейчас же просите! – и, ощутив неожиданный прилив сил, Перхуров заходил по кабинету. Так… Из Рыбинска! Наконец–то… Что там? Что там у них?
Пришаркивая стоптанными ботинками, одёргивая на ходу старый, разлезшийся на швах пиджак, надетый поверх грязной, с засаленным до черноты воротником, рубашки, в кабинет вошёл немолодой тощий человек в седоватой многодневной щетине. Сизый нос нависал над толстыми усами неудачным огурцом. Глаза связного на бледно–сером лице были злы и отчаянны. Подойдя, он машинально вскинул правую руку к мятому, заношенному картузу.
– Капитан Федотов, господин
– Докладывайте, капитан, – устало махнул он рукой и застыл, опершись о стол.
– Скверные новости, господин полковник, – поморщился Федотов. – Наше выступление в Рыбинске провалилось. При попытке овладеть артскладом отряд напоролся на засаду красных. Точными сведениями не располагаю, но погибли почти все. Одни – в бою, другие пленены и расстреляны. Савинкову, полковнику Бреде, мне и ещё нескольким офицерам удалось бежать… – голос, и без того слабый, с каждым словом затухал. Федотов пошатнулся, придержавшись за спинку стула.
– Простите… Три дня… На сухарях и речной воде… – еле проговорил он.
– Присаживайтесь. Вас накормят и окажут помощь, я распоряжусь, – сквозь зубы процедил Перхуров. – Но как это могло получиться? Был же безукоризненный план, всё предусмотрели… И вот тебе!
– Предполагаем предательство, господин полковник, – побелевшими губами еле слышно отозвался Федотов. – Слишком хорошо они подготовились… Как раз там, где мы не ожидали. Пять или шесть пулемётных точек…строго по фронту нашего наступления. Нас просто посекли. А потом – контратака… Такого бешенства и зверства я не видел даже на войне…
– Угу… Угу… – бурчал в ответ Перхуров. В душе закипало. – А Савинков и Бреде? Где они?
– Ушли за Волгу. С их слов – крестьян поднимать. Но… – и Федотов безнадёжно отмахнулся.
– Хм… Вы, значит, в Ярославль, голодая и рискуя, а они – за Волгу? Молодцы, а?
– Не могу знать… Я сам вызвался. А они… Ненужный риск. Да Бог им судья, в конце концов…
Федотов совсем сник.
– Веретенников! – зло и жёстко крикнул Перхуров. Адъютант мигом появился в дверях с лёгким испугом на лице.
– Немедленно накормить, дать отдохнуть – и в резерв до особого распоряжения. Отдыхайте, капитан. Спасибо вам. Рад, что добрались всё–таки до нас, – и участливо улыбнулся Федотову.
Упав на стул и закусив губу, Перхуров дождался, когда затихнут шаги. С тихим звериным рыком обрушил на полированную столешницу сухие, костлявые кулаки. Вскочил и ударом ноги отшвырнул стул. И порывисто, хаотично забегал по кабинету, цедя сквозь зубы отрывистые ругательства. Чуть поуспокоившись, сел в кресло и уронил голову на руки. Что теперь? Конец? Нет. Надежда на десант союзников призрачна, но кто знает… Больше ничего не остаётся. Он продержится. Три, четыре, пять дней… Неделю от силы. А дальше? Без артиллерии он гол. Без пушек не удержаться. Две–три шестидюймовки – и он отбил бы у красных охоту безнаказанно палить по городу. А теперь эти пушки у красных. И горе Ярославлю…
И тут же, будто в подтверждение, разрывы снарядов приблизились к району штаба. “Ба–бах!” – ударило почти вплотную со стороны Пробойной улицы. Дрогнули стёкла. Распахнулась,
“Вилка? – промелькнуло, как отщёлкнуло в голове бывалого артиллериста. – Да, похоже, вилка. Надо в подвал… Иначе…”
И, уже выходя, он задержался взглядом на опрокинутой пепельнице и рассыпанной вокруг золе. “Табак дело. Совсем табак…” – пробормотал Перхуров, уже сбегая по лестнице. Сверху раздался глухой удар, и от последовавшего взрыва во втором этаже вылетели все стёкла, со стен обрушилась штукатурка, а перекрытия потолка угрожающе просели. Белыми струйками посыпалась извёстка. И в банковский подвал, держась за головы, стали сбредаться ошеломлённые, оглушённые офицеры перхуровского штаба. Артиллерией красных и в самом деле управлял кто-то очень умелый и осведомлённый. И дело пахло даже не табаком, а явной мертвечиной.
Недоросль
Как упивался Витька Коробов, шагая в строю добровольцев улицами родного города! Он чувствовал себя великаном, богатырём, былинным ратником, спасителем многострадального Отечества. И от заинтересованных – вполоборота, из-под платка или шляпки – женских и девичьих взглядов он расцветал, выпрямлялся, разворачивал плечи, сдержанно улыбался и шагал, шагал, ощущая восторженные мурашки за воротом. Ничего, что ноги гудят от бесконечных строевых занятий на гимназическом дворе. Наплевать, что болят одеревянелые от уроков штыкового боя руки. Это нужно. Иначе не выжить в сражении, которое наверняка ещё предстоит. Так говорил их командир, поручик Зубов, требовательный и въедливый офицер. В первые дни продыху не было от изнурительной боевой подготовки. Двор гимназии был избит и отшлифован ногами и телами добровольцев. “Напра-во! Ша-агом марш! Левой! Левой! Раз-два-три! Взвод, стой! Раз-два…” И тишина. И сбившийся Коробов, постигший уже все мелкие хитрости, медленно и неслышно приставлял правую ногу. “Ползком, по-пластунски – вперёд!” И пластался, пластался Витька, извивался, изо всех сил прижимаясь к земле, до сока, до каши обдирая траву под собой, лишь бы проползти, лишь бы не задрать выше обычного предательскую задницу и не получить по ней от Зубова хворостиной. Не больно. Но стыдно – хоть плачь! “Взвод, стройся! Равняйсь! Смирно! Вольно! Р-разойдись! Десять минут курить!”
Курить… Насыпать измученными, гудящими, нетвёрдыми руками на листок грубую махорку, свернуть неказистый “гвоздик” – для “козьей ножки” ещё сноровки нет – и курить, курить, наслаждаясь терпким, горьковатым, расслабляющим дымком! И никто не осудит, не одёрнет, как раньше. Взрослые мужчины. Бойцы. Настоящие люди. Настоящая жизнь…
– Кончай перекур! – звонко возглашал Зубов, отбросив окурок. – Взвод, стройся! Равняйсь! Смирно! На штыковые занятия – шагом марш!
А штыковые занятия – это просто поэма, и никак иначе. Висят на перекладинах набитые соломой и песком мешки. При виде их глубоко в груди начинает щекотать шальной холодок первобытного, хищного азарта. И ничего с ним не сделать. Только поддаться ему. Только отдаться целиком…
– К бою готовьсь! – зычно командует помощник Зубова Киреев, бывший солдат, фронтовик, комиссованный по ранению в ногу. Хромой.
Полшага, левое плечо вперёд, к противнику. Винтовка наперевес. Штык угрожающе сияет под солнцем.