Воображаемые встречи
Шрифт:
— Погоди. Ты не любишь его?
— Не настолько, чтобы навязываться, — сказала она, улыбнувшись одними губами. — Нет, кроме шуток, Гарри. Объясни ему, сколько глупого и ложного в этой непременной верности слову. Прошу тебя, распутай этот узел!
— Почему бы тебе самой не поговорить с ним?
— Что ты! Он начнет уверять меня, а я… У человека всегда остается надежда, даже если он уверен, что ее нет больше.
— А ты… уверена?
— Что он не любит меня?.. Твердо. Скажу тебе больше: он любит другую.
— Ну, Эрни!
— Ты в этом сам убедишься. Значит, ты увидишь
Я обещал исполнить ее просьбу.
— И все же одно неизменно, — сказал я на прощанье, — «Симфонические этюды» принадлежат тебе, Эстрелла!
— В большей степени моему отцу. Ведь это он дал тему.
Она не принимала утешений.
К счастью, мне не пришлось объяснять Шуману его собственные чувства. Он понимал, что насильственная верность слову будет прежде всего неуважением по отношению к самой Эрнестине. Но это не значило, что он считал себя правым. Я никогда не видал его таким подавленным. И теперь эта девушка стояла в его глазах так высоко, как никогда прежде.
— Я убеждаюсь, что совсем не знал ее! — сказал он мне.
Недурное признание после разрыва!
Вскоре Эрнестина уехала в Штутгарт по приглашению одного почтенного семейства — давать уроки музыки и французского двум девочкам. Я один провожал ее — так она пожелала.
И теперь, проигрывая «Симфонические этюды», я предаюсь грустным мыслям. Любители музыки часто спрашивают меня, кому посвящена та или иная пьеса. Они усматривают в этом глубокую связь между композитором и другими людьми. Что тут ответить? «Симфонические этюды» были посвящены английскому пианисту Стерндалю Беннету. Бесспорно, это был отличный пианист. Но даже отец Эрнестины, мнимый барон, больше связан с этими вариациями: он все-таки предложил для них тему. А «Карнавал»? Ведь там Эстрелла — одна из главных масок, желанная гостья. Нет, скорее хозяйка, потому что название ее родного города [27] присутствует почти в каждой сцене.
27
Аш.
А ведь «Карнавал» посвящен не ей, а Каролю Липинскому, который и не был приглашен на этот праздник. Кароль Липинский — выдающийся скрипач, но в самом «Карнавале» его образ отсутствует.
Глава одиннадцатая. По поводу «Карнавала»
Я всегда удивлялся трудолюбию Шумана и его самозабвенности в труде. Со стороны можно было подумать, что им владеет странная болезнь, похожая на горячку. Он вставал в седьмом часу утра, принимался работать бог знает до какого времени. Перерывы, которые он сам для себя устанавливал, не всегда соблюдались.
— Как, разве уже вечер? — удивленно спрашивал он, когда я приходил к нему к концу дня и заставал его за работой. — Ведь только что пробило двенадцать!
— Да ты обедал ли сегодня?
— Право, не помню, кажется, да. Потому что не чувствую голода.
Усталости он в молодые годы не знал. И лишь в том случае, если что-нибудь мешало
В один из таких незаметно наступивших вечеров я навестил Шумана в его флигельке.
Все подробности этого вечера сохранились в моей памяти, даже притушенный свет лампы на столе и попавший в полоску света портрет Жан-Поля.
Шуман наигрывает что-то неразборчивое, но приятное. Вдруг он ударяет по клавишам четыре раза, повторяет этот странный звукоряд и спрашивает, как это мне нравится.
— Боюсь, что эти звуки сами по себе вряд ли могут нравиться, — говорю я, — но у тебя такой таинственный и в то же время торжествующий вид… Может быть, ты скажешь, что они означают, эти четыре удара.
— И ты их не различаешь? С твоим-то слухом!
— Я различаю четыре звука: A, es, с, h.
— Вот-вот, это новая тема для вариаций.
— Погоди, Роберт. Тема — это прежде всего чувство, мысль, а этот обрубок вряд ли может претендовать…
— Темой может стать что угодно — любой звукоряд, — говорит Шуман.
— Значит, ты согласен, что эти четыре звука сами по себе ничего не представляют?
— Ну, как сказать!
— И если это тема, то некрасивая, немелодичная, куцая…
— Пожалуй…
— … не мелодия, а скорее обрывок мелодии.
— Согласен, — говорит он и смеется. — Ну что ж, тем лучше. Важно, что из него сделаешь.
Он не раз говорил мне: развитие темы важнее, чем сама тема. Ему нравилось то, что трудно, над чем можно поломать голову.
— Но мой звукоряд не совсем обычный. Эти четыре буквы составляют целое слово: «Аш» [28] — городок нашей Эстреллы!
Это было еще до разлуки с ней.
— Нечто вроде музыкальной фамилии! — воскликнул я. — Повторение «Абегг». Но тот мотив был куда красивее.
28
Asch (нем.).
— Могу тебя утешить: моя тема отдельно не появится. Разве где-нибудь в середине. Но ты ее угадаешь в каждой сцене.
— Сколько же их? — спросил я с некоторым страхом.
— Двадцать одна.
— Столько музыки на такой скудной основе!
— И все это маски. Вообрази себе костюмированный вечер, который я устраиваю у себя в редакции. Приглашаю друзей-музыкантов. Вообрази зал с колоннами — куда просторнее, чем тот, где мы собираемся; вообрази все остальное. Вот сейчас ты услышишь.
И он сыграл эту фортепианную фантазию дважды. В первый раз без объяснений, обрушив на меня эту музыку, подобную водопаду. Как ни был я ослеплен сверканием, я различал разнообразные короткие эпизоды, которые проносились передо мной. Во второй раз, не останавливаясь, Шуман во время игры успевал сообщать мне названия этих отдельных сцен. Слова «Арлекин», «Пьерро», «Эстрелла», «Киарина», «Флорестан», «Евсебий», «Танцующие буквы» должны были объяснить мне характер масок. Особенно врезались мне в память «Шопен» и «Паганини» (их он также пригласил на свой праздник). Все эти названия и были программой «Карнавала».