Воображаемый репортаж об одном американском поп-фестивале
Шрифт:
— Ты когда приехал? — спросил Йожеф.
— Вчера утром, — сказал Мануэль.
— И все время дождь? — спросил Йожеф.
— Без перерыва, — сказал Мануэль.
— Ты случайно не видел мою жену? — спросил Йожеф.
— А разве она здесь? — спросил Мануэль.
— По-моему, в Монтану сбежала. Хотя, — сказал Йожеф, — в полумиллионной толпе… почему ты именно ее должен был повстречать.
— Бедняга Йожеф, — сказал Мануэль. — Дал бы ты ей, наконец, под зад коленом.
— Нет, — сказал Йожеф, — нет, не
Мануэль засмеялся, выставив из нечесаной бороды длинные желтые зубы.
— Почему несчастное, — сказал он с ухмылкой, — бедный ты мой Йожеф? Двадцать лет, красива, как я не знаю что, гомики и те на нее оборачиваются.
Сверху и снизу в старую двухместную палатку затекала вода, раскисший земляной пол хлюпал под ногами, над складной походной кроватью пищали комары: идиллия полная. Не хватало разве что сердечного приступа, но пока обошлось.
— И слава богу, — сказал Йожеф, — потому что для трехсоттысячной толпы, вдобавок на добрую долю взвинченной гашишем и героином, все равно мало…
— …мало этих четырех медбригад, — сказал Мануэль, — всего-навсего девятнадцать терапевтов и шестеро невропатологов, которые там, на пунктах первой помощи…
— …которые до изнеможения… — сказал Йожеф.
— …двое на грани полного нервного истощения… — сказал Мануэль.
— …хорошо, что концерт из-за дождя начался только в полночь, — сказал Йожеф, — так что я еще вовремя прибыл, тем более…
— …тем более, дождь около одиннадцати перестал, — сказал Мануэль. — На холмах разложили костры…
— …и посиневшие от холода люди бензином из канистр… — сказал Йожеф.
— …всего девятнадцать терапевтов и шестеро невропатологов… — сказал Мануэль.
— …поливали отсыревшие сучья… — сказал Йожеф.
— …приносили и с тяжелыми ожогами… заедут, например, рукой или ногой прямо в костер, одурев от героина, — сказал Мануэль. — Или не заметят, что сигарета с марихуаной догорела между пальцев до живого мяса…
— …врачам стоило сверхчеловеческих усилий… — сказал Йожеф.
— …двое на грани нервного истощения, — сказал Мануэль.
— …кажется, семи тысячам… — сказал Йожеф.
— …кажется, семи, бедный Йожеф, — сказал Мануэль.
— …пришлось оказывать медицинскую помощь, бедный мой Мануэль, — сказал Йожеф.
— …пришлось, — сказал Мануэль. — Девятнадцать терапевтов и шестеро…
— …колотые, рубленые раны, ушибы, проломы черепа, солнечные удары, треснувшие и сломанные ребра, — сказал Йожеф, — множество случаев отравления морфием и ЛСД…
— …не считая, — сказал Мануэль, — также одного покушения на самоубийство.
— Одного?
Покамест все еще лило, и в палатку сверху и снизу затекала грязная вода.
— Своей машины, — сказал Йожеф, — я уже больше не увижу. И жены тоже. Надо же быть таким идиотом, надеяться одного человека отыскать в полумиллионной
— С кем же она, — спросил Мануэль, — с кем она убежала?
— Ни с кем, — сказал Йожеф. — Со всеми.
— Одним словом, от тебя? — спросил Мануэль.
— Может быть, — сказал Йожеф. — Вполне возможно, и от меня.
— В Монтану ее не отпускал?
— Да, — сказал Йожеф, — не отпускал. Но и не запрещал. Но она сказала: какой же это брак, если муж с женой не заодно?
— Или, — сказал Мануэль, — совсем наоборот: сам ехать не хотел.
— Отвратительно мне все это, — сказал Йожеф.
— Но теперь-то чего, — засмеялся Мануэль, — раз уж приехал.
— Все равно, — сказал Йожеф, — все равно отвратительно. Человеческое сообщество! Какое же это сообщество, если вступить в него можно, только нанюхавшись предварительно до одурения!
— Не вступить, — сказал Мануэль, — не вступить они хотят, а выйти, бедняга Йожеф.
— Откуда? — спросил Йожеф.
— Из общества, бедный мой Йожеф, — сказал Мануэль Эстебан Хесус де Альвейро-и-Фуэнте. — Выйти, что и тебе, насколько я понимаю, не удается.
— Положил я, — сказал Йожеф, — положил я с прибором на это ваше общество! И на тебя в придачу. Ничего, по-твоему, не остается, кроме самооскопления?
— Она тебе изменяет? — спросил Мануэль.
— Нет, — сказал Йожеф, — не знаю. Не думаю. Постоянного любовника у нее, наверно, нет, иначе я бы заметил. Да и сама бы сказала, не растерялась. Если только сейчас совсем головы не потеряла.
— Если вы, — сказал Мануэль, — потеряли что-нибудь, обратитесь в администрацию.
Йожеф поднял на него глаза. Мануэль улыбался во всю свою окладистую бороду, русую, как пшеничное поле летом.
— И по радио, — сказал он, — то и дело объявляют, на пять миль кругом слышно. Потеряна желтая мужская штормовка, в правом кармане коробочка с инсулином, нашедшего просят… Потерялись красные женские брюки из эластика, в левом кармане пессарий… Аллана просят немедленно вернуться домой в связи со смертью бабушки… Курт Мюллер потерял шприц и коробку пенициллина…
В соседней палатке итальянцы на железной печурке варили суп из рыбных консервов, и стлавшийся по земле дым заносило к Йожефу с Мануэлем — вперемешку с дразнящей обоняние луковой вонью и автоматными очередями итальянской речи.
— Не покормишь ли чем-нибудь, брат? — спросил Йожеф. — Я сегодня еще не ел.
— А зачем тебе есть? — спросил Мануэль.
— Проголодался, — сказал Йожеф.
— Странно, — сказал Мануэль Эстебан Хесус де Альвейро-и-Фуэнте. — Надо обуздывать инстинкт самосохранения, бедный мой Йожеф, иначе здесь пропадешь. В Америке только неграм их негритянскими врачами предписано питаться (если есть чем), чтобы поскорее плодились и завладели страной. А ты какой национальности, бедный Йожеф?