Вообрази себе картину
Шрифт:
О преподавателях, читающих лекции, Сократ говорит в платоновском «Протагоре»: «Если кто-нибудь обратится к ним с вопросом, то они, подобно книгам, не в состоянии бывают ни ответить, ни сами спросить. Они подобны медным сосудам, которые, если в них ударить, звучат долго и протяжно, пока кто-нибудь не ухватится за них руками. Так и ораторы, даже когда их спрашивают о мелочах, растягивают свою речь, как долгий пробег».
На вкус Аристотеля, это походило на лекцию, растянутую, как долгий пробег.
Никто, пожалуй, не назвал бы его интеллектуалом.
Другие философы, включая и многих его последователей,
У Сократа собственной школы не имелось.
У него не имелось библиотеки, как у Еврипида и многих его современников.
Он давным-давно утратил интерес к естественным наукам как полезному средству приобретения знаний, которые чего-нибудь стоят.
У него не имелось друзей-ученых, коллег или ассистентов, с которыми он вместе трудился бы или создал группу, не было движения, методологии или идеологии, вдохновителем которых он бы служил. У него не было честолюбия. Он даже статей в журналы и тех не писал.
V. Возникновение Голландской республики
Страна, в которой погрязший в долгах Рембрандт воскрешал одетого в расточительное облачение Аристотеля, в пятнадцатом веке, благодаря брачным союзам, перешла — как часть земель, включавших Фландрию и Брабант, — от Бургундского дома к династии Габсбургов и попала в состав Священной Римской империи, а затем, вследствие осуществления естественного и божественного прав наследования и престолонаследия, обратилась в суверенное владение короля Испании Филиппа II, то есть это он так считал.
Религия, просвещение, географические открытия, торговля и разнообразные последствия того, чему в дальнейшем предстояло получить название капитализма, значительно осложнили и запутали этот естественный исторический процесс.
Одним из последствий капитализма является коммунизм.
Во второй половине двадцатого века соперничающие супердержавы, капиталистическая и коммунистическая, сосуществовали в символическом равновесии двух необходимых зол, уживаясь друг с дружкой гораздо лучше, чем любая из них готова была признать.
Россия и Соединенные Штаты провраждовали семьдесят лет, однако в единственных двух войнах, в которых эти страны участвовали в нашем столетии, они были союзницами в борьбе против Германии.
В обеих странах, как и повсюду, правительства обыкновенно оставляли желать много лучшего.
Лидеры обеих стран, похоже, никогда не относились друг к другу с ненавистью, превосходящей ту, которую они питали к несогласным с ними представителям собственного населения и, подобно лидерам древних Афин, к нациям поменьше, пытающимся выскользнуть из сфер их влияния.
Правительство каждой из двух этих стран оказалось бы беспомощным без угрозы со стороны другого правительства.
Невозможно вообразить нацию, у которой все идет хорошо и гладко в отсутствие страшной угрозы полного уничтожения другой нацией.
Легко, однако ж, вообразить хаос, в который погрузились бы обе страны, если бы вдруг разразился мир.
Мир
В мирной интерлюдии, последовавшей за первой мировой войной, грянула всемирная экономическая депрессия, которую так и не удалось смягчить до тех пор, пока суверенные нации цивилизованного мира не начали готовиться ко второй мировой войне.
Во всех столкновениях, происходивших между Россией и США в различных частях земного шара, идеология никогда не являлась ни их причиной, ни целью, преследуемой каждой из держав.
Каждая называла другую империей зла.
Зато крестовых походов больше никто не устраивал.
Даже в коммунистических странах верх брало правое крыло.
В древних Афинах динамика внутренней политики также преобладала над всеми иными движущими силами.
Мотив, которым руководствовались афиняне, насаждая повсюду демократическое правление, состоял не в насаждении демократического правления, но в устранении враждебных соседей и достижении абсолютного подчинения со стороны государств, руководимых вассальными по отношению к Афинам правительствами.
За восемьдесят лет военного соперничества, сотрясавшего Грецию после победы в персидских войнах, единственным дипломатическим принципом, утверждаемым афинянами в спорах с соседями, было право сильного давить слабого.
Оно провозглашалось при Перикле — на совете в Спарте перед началом Пелопоннесской войны, и в афинском Народном собрании — демагогом Клеоном, предложившим разрушить город Митилену, и делегацией, посланной афинянами к народу Мелоса.
Дабы достичь абсолютного подчинения со стороны прочих свободных городов, свободный город Афины прибегал к захватам, депортациям, резне и порабощению.
Когда один из умеренных афинян высказался против предложения Клеона перерезать мужчин Митилены, а женщин и детей продать в рабство, Клеон назвал его трусом, врагом Афин, неафинянином, чувствительной душонкой и слабым в коленках либералом.
Демагог Клеон был радикальным демократом, первым в череде появившихся после Перикла политических лидеров-бизнесменов.
В древних Афинах радикальными демократами были как раз бизнесмены.
При обсуждении вопросов законодательных Клеон произносил трескучие, но действенные тирады. В отличие от своего предшественника Перикла с его благородным красноречием, Клеон, произнося речи, ревел и стенал, гневно вышагивал и пилил воздух руками, навлекая на себя обиженное презрение Фукидида, Аристофана и прочих представителей образованной элиты, которым вульгарность его призывов и неотесанность сторонников внушали отвращение.
Почти все политики, вышедшие из этого нового класса торговцев, отличались резким городским выговором, махали руками и дергали головой на простонародный и иноземный манер, порождая досаду и издевки со стороны аристократии, бывшей в прошлом кладезем афинской культуры и становым столпом афинской истории.
Подобно многим самовлюбленным и наглым политикам, Клеон был тонкокож, неуступчив, склонен к фиглярству, горласт и изнывал от жалости к себе.
Он требовал, чтобы ему объяснили, почему для управления правительством не годятся те самые методы, которыми он с такой выгодой для себя пользовался в своем кожевенном бизнесе, где его работниками были рабы.