Вопреки всему (сборник)
Шрифт:
Совершил еще один поход в приокопную рощицу, нашел там кол потолще и поровнее, свалил его. Топор, как и краску для того, чтобы пройтись черным цветом по вырезанным надписям, достал у батальонных хозяйственников. Сделал это через старшину, командовавшего всем этим добром, — хваткого малого по фамилии Бричкин, доводившегося земляком лейтенанту, заведовавшему хозчастью в роте Бекетова…
В общем, без кумовства не обошлось.
Жизнь продолжалась. Худо-бедно, а им понемногу удавалось продвигаться вперед на запад, иногда совсем по чуть-чуть,
Там, где не хватало техники или скорострельных стволов, брали умением, хитростью, брали всем, чем могли. И продвигались вперед. Разведчики сообщили, что, если бы не туманы, не весенние дымы, Смоленск можно было бы совершенно спокойно рассматривать в бинокль.
Без Коли Блинова управлять тяжелым пулеметом было очень непросто. Во время перемещений на новые позиции командир роты давал Куликову кого-нибудь в помощь, но все это были люди молодые, неопытные, с трудом отличающие двухколесный железный станок "максима" от конной двуколки.
Но и на том спасибо Бекетову, если бы Куликов оставался с пулеметом один, он с ним бы не справился.
А тут новый взводный появился, младший лейтенант, почти земляк, из города Владимира, он стал помогать Куликову — вторым номером. И взводом заодно управлял, поскольку взвод был неполный, с небольшим недобором, основательно поредевший…
Фамилия у взводного была самая что ни на есть русская — Михайлов. Был он человеком веселым, легконогим, беспокоился, что Куликов замерзнет без телогрейки, — телогрейка в теплый мартовский день была спалена немецким снарядом, снял пулеметчик ее с себя, остался в гимнастерке, поскольку солнце начало пригревать уже очень ощутимо, — в результате оказался без теплой одежды: принесся снаряд и поднял телогрейку в воздух.
Днем уже можно было обходиться без телогрейки, а вот вечером, ночью… Вечером и ночью хоть землей накрывайся, чтобы зубами не стучать.
Командовал взводом и совмещал эти обязанности с обязанностями второго номера Михайлов недолго — три дня.
Через три дня во время атаки на немецкие позиции он был ранен в грудь, споткнулся на бегу и свалился в воронку от танкового снаряда. Бежал взводный налегке, в гимнастерке, строчил на бегу из автомата, иногда останавливался и приседал, чтобы прижаться щекой к прикладу и получше примериться к цели. До немецких окопов, опутанных колючей проволокой, Михайлов не добежал метров тридцать — одного броска хватило бы, чтобы свалиться в траншею фрицев.
Из воронки его вытащил Куликов, шедший в атаке вторым эшелоном, переправил на свою прежнюю позицию, к санитарам, уложил на бруствер и проговорил с болью и неверием в случившееся:
— Как же так, лейтенант?
Тут же выругал себя: не жалейками надо помогать лейтенанту, а другим — Михайлова надо побыстрее доставить в медсанбат. Рассеченная пулями гимнастерка пузырилась у Михайлова на груди, раз из раны лезут пузыри, лопаются на воздухе, значит, ранение в легкие, этот признак — точный.
— Василий, ты
Лейтенанта нужно было скорее выносить в тыл, к врачам, если пули сидят в легких, потребуется срочная операция — дивизионные врачи ее сделают.
— Лейтенант, тебе телогрейка тоже понадобится, без нее ты замерзнешь.
— Не беспокойся, я… — Михайлов замолчал и вяло махнул рукой. Потом пошевелил тяжелой, по-мальчишески коротко остриженной головой и заявил неожиданно: — У меня ее все равно где-нибудь сопрут. Между госпиталями. Не стесняйся, Василий, бери. Ночи в марте и в апреле под Смоленском бывают иногда просто лютые. С заморозками.
Так Куликов обзавелся новой телогрейкой. Без нее ему действительно пришлось бы худо.
Не стало Михайлова, и сделалось пустынно, так пустынно, что захотелось выпить водки, хотя Куликов любителем сорокаградусной не был.
Впрочем, когда ему подносили алюминиевую кружку с наркомовской пайкой, не отказывался, не жеманился и не требовал закуски, выпивал без всяких церемоний и речей, а что касается закуски, то он мог закусить и рукавом… Занюхал материю — и этого вполне достаточно для того, чтобы почувствовать себя сытым.
Он подправил саперной лопаткой новую пулеметную ячейку, вырытую ему новобранцами, подбил поплотнее бруствер, углубил слишком мелкую нишу, предназначенную для гранат, в том числе и противотанковых… Гранаты всегда должны быть под рукой.
Возводить укрепление более надежное, капитальное не было никакого резона: отразив две-три немецких атаки, рота Бекетова может переместиться на пару километров, в новую точку, к какому-нибудь полусгоревшему селу, чтобы выбить оттуда противника и занять дома; старые окопы ей никогда больше не понадобятся.
Жизнь пехоты — это жизнь в движении: продирают бойцы глаза рано утром и не знают, не могут просто знать, где будут находиться вечером. А уж пулемет "максим", верный друг, он тем более не знает этого.
Но в любом бою, даже самом малом, пулемет и пулеметчики являются главными фигурами, которые противник стремится уничтожить в первую очередь, по пулеметным точкам, хочу повториться, тогда бьет все, что способно стрелять — кроме оглобель от распряженных повозок, наверное, — пушки, минометы, танки, даже вызывают воздушную подмогу, и тогда прилетают "мессеры" и швыряют бомбы, иногда швыряют очень точно.
Тот мартовский бой был очень тяжелым, к немцам подоспело подкрепление, и они решили потеснить наших солдат. Бой фрицы начали с основательной артподготовки, снарядов не жалели, лес валили беспощадно, землю перемешали с остатками твердого мерзлого снега и превратили в пашню, вслед за валом огня шли плотные цепи автоматчиков.
Красноармейские окопы молчали, Куликов тоже молчал, у него была отработана своя тактика, и обычно он открывал стрельбу, когда до противника оставалось метров пятьдесят, не больше… Если же немцы находились дальше, был нем и неподвижен. И этому имелась своя причина.