Вопреки здравому смыслу
Шрифт:
Мальчик чем-то, меня самого в его возрасте напомнил. Василий переключил скорость, пропустил карету Скорой помощи, вернулся в свой ряд.
— Есть какое — то сходство, да, но к счастью, только внешнее, я в его возрасте не был серьезным, я был забитым в его возрасте…
Из глубины подсознания, полезли ранние детские воспоминания…
В самых ранних детских воспоминаниях, он жил с мамой, на самом верхнем этаже дома из серого кирпича. В подъезде дома, пахло сыростью, и еще чем-то неприятным. Мама говорила — воняет кошатиной. Вася спросил один раз:
— Кошатина, это
— Такая же гадость, как ты, когда достаешь с вопросами! — сильно дернув за руку, ответила мама. Он совсем маленький был, расплакался.
— Ладно не ной, я пошутила. — она тогда его по голове погладила. Первый раз в жизни. И, первый раз в жизни, поцеловала в макушку.
В их квартире в том доме, была малюсенькая кухня, туалет совмещенный с ванной и комната, поклеенная зелеными обоями в серебряных завитушках. В комнате стоял желтый шкаф с перекошенной дверцей, мамин диван, его кушетка скрипучая, телевизор на тумбочке, стол покрытый скользкой скатертью, с красными цветами посередине.
Цветы были страшные, ему, маленькому, казалось, что у них не бутоны, а пасти, открытые пасти, готовые укусить.
А мама…. В тех, детских воспоминаниях мама красивая: вкусно пахнет, на работу носит черные юбки, блузки белые, туфли на высоких каблуках. Когда остается дома, надевает спортивные штаны и широкую футболку. Как же он любил, когда мама оставалась дома и не нужно было ехать в детский сад, в вонючем автобусе. Дома с мамой было здорово, даже если ей не нравилось, когда он норовил к ее ногам прижаться. Ей не нравилось: “Не хватай меня грязными руками, перепачкаешь” морщилась мама, а ему так хотелось прижаться. И чтобы опять по голове погладила, и поцеловала в макушку, и мультик с ним посмотрела или книжку почитала. Ему хотелось. А маме нет.
— Дай отдохнуть! Я всю неделю вкалываю, чтоб тебя прокормить! Не лезь ко мне!
–
Ругалась.
Тот, маленький Васька из его воспоминаний, забивался в уголок и копошился со своими немногочисленными игрушками.
Сколько ему тогда было? Года четыре? Да, пожалуй четыре. Ближе к пяти годам, она уже не просто ругалась, а постоянно кричала, переходя на визг.
Да. В тот зимний день, он нечаянно чай он пролил на рубашку. Мама отвесила подзатыльник, так, что у него голова дернулась. Больно было и очень обидно, слезы конечно же потекли. Он плакал, она кричала:
— Урод! Криворукий безмозглый урод! Всю жизнь мне испортил! В чем тебя в сад вести? Какого хрена, я аборт не сделала? Понадеялась на твоего папашу козла, а к нему не прорвешься. Оставайся дома, сменная рубашка в стирке!
Он ее в прихожей догнал. Цеплялся в подол, ревел и просил:
— Мамочка, не надо, не оставляй меня, мне одному страшно…
Отшвырнула от себя, он отлетел к стене, а она, сдернула с вешалки серое пальто с лохматым воротником, и ушла. Хлопнув дверью. Перепугался он тогда, до смерти. Весь день просидел на табуретке у окна. Даже не ел ничего кажется. Смотрел в окно, дрожал как осиновый лист, скулил, как щенок, рыдал навзрыд, икал до боли в груди, и снова скулил, потому что, рыдать уже силенок не было. Удивительно, что заикой не остался.
Уже темнело, когда он
— Только не пугайся, у меня скромно и прибраться не успела, — кому-то сказала мама. Непривычно ласковым голосом.
— Не парься, мне главное пожрать и в постель, — ответил голос мужской. Незнакомый.
Вася спрыгнул с табуретки.
— Кто там? Не кот случайно? Если да, то вышвыривай его нахрен, у меня на них аллергия! — доносится из прихожей.
— Я бы вышвырнула. Только, это не кот — это Васька, мой…. сын, — виновато оправдывается перед незнакомым дяденькой мама.
— Сын? На сына, мы не договаривались! Шла бы ты….
— Коль, не психуй, не будет он здесь отсвечивать, я в профкоме была, попросила перевести его в другой садик, на пятидневку. Сказали, места есть, путевку, как матери одиночке дадут. Сразу после Нового года.
— Мать одиночка? Так, ты даже алименты на него не получаешь? Я не планировал, брать чужих детей на содержание! Тут у тебя не прокатит.
— Алименты. С алиментами задница. Не получается осчастливить папашу, сообщением о сыночке. Прорваться к нему не могу, хотела на прием записаться, не получилось. Должность у него, не предусматривает приема населения. Знаешь, кто его папаша? Хлебодаров.
— Хлебодаров? Это тот, что из Белого дома? Не трынди. Стал бы он с тобой связываться, кто ты, а кто он.
— Все, случайно получилось. Я в их ведомственном доме отдыха, практику проходила, в буфете работала. Он там с невестой отдыхал, не поделили что-то, невеста его типа бросила. Он с расстройства напился, ну а я подкатила к нему и утешила. Сволочь! Смылся на утро, не попрощавшись.
Через месяц, выяснилось, что я беременна, подумала и решила: это шанс! Шанс женить на себе этого козла! Рожу, а потом сообщу, узнает раньше — заставит делать аборт. Родила на свою голову. Шанс какой-то неудачный выпал. Хрен с ним, прорвемся. Давно надо было отдать на пятидневку, а потом, по прямой — в интернат.
— Шанс, мать твою. Губы раскатала. Так-то развести на бабло, чиновника из Белого дома, заманчиво. Незаконнорожденный ребенок, это — аморалка…. Ну допустим, я по своим каналам смогу помочь тебе выйти на Хлебодарова. Только вряд ли он тебя вспомнит. Какие есть доказательства, что это его сын?
— Прямых доказательств нет, ежу понятно. Но. У Михаила Хлебодарова, на шее, ближе к правому плечу, заметное родимое пятно, необычной формы — знака бесконечности.
У Васьки, точь такое, на том же месте!
Да. В тех, детских воспоминаниях, оцепеневший от страха маленький Вася, зажал уши ладошками. Он не очень понимал, о чем мама, с незнакомым дядей, говорят в прихожей. Не понимал, но чувствовал, что о чем-то нехорошем….
Он тряхнул головой, отогнал от себя морок горьких детских воспоминаний.
В мозгах, зазвучал голосок маленькой девочки….
— Бабуль, у дяди на шее, такая же цифра уроненная, как у нас со Степой. Цифра восемь. На боку лежит….
Уроненная цифра. Восемь.
Лоб покрылся холодной испариной, во рту пересохло. Защипало глаза, за темными стеклами солнцезащитных очков.