Вопрос Финклера

Джейкобсон Говард

— Я в том смысле, дядя Сэм, что мой так называемый отец может в какую-то минуту казаться твоим другом, а уже в другую минуту ты для него как бы не существуешь.

Финклер хотел было сказать, что понимает Альфредо, но потом раздумал корчить из себя понимающего псевдопапашу. Пусть Джулиан сам разбирается со своими отпрысками.

— У Джулиана сейчас голова забита множеством разных вещей, — сказал он.

— Насколько я слышал, он сейчас думает совсем не той головкой.

— Мне пора, — сказал Финклер.

— Мне тоже, — сказал Альфредо и кивнул

группе молодых людей, как бы говоря: «Сейчас иду».

Двое-трое из этих парней были в завязанных сзади шарфах палестинской — как показалось Финклеру — расцветки, хотя он не мог сказать наверняка: шарфы самых разных расцветок были популярны среди молодежи, и многие завязывали их таким образом. Он подумал: а не было ли в этот день антиизраильского митинга на Трафальгарской площади? Если был, почему его не пригласили выступить?

— Что ж, увидимся, — сказал он Альфредо. — Где ты сейчас играешь?

— И там и сям, везде понемногу. — Он взял Финклера за руку и притянул его ближе. — Дядя Сэм, скажите мне… вы ведь его друг… скажите мне правду про всю эту жидятину.

«Нашел кого спрашивать, — подумал Финклер. — Ты с перепою, видно, забыл, что я и сам жидятина».

— Почему ты не спросишь у него самого?

— Так ведь я не про его личные заскоки, то есть не только про них, я о жидятине вообще. Вот недавно прочел, что ни фига этого не было в натуре…

— Чего не было, Альфредо?

— Да этих концлагерей и прочей хренотени. Голимое надувательство.

— И где ты это прочел?

— В книгах, где же еще… Да и друзья кое-что порассказали. Я как-то лабал буги-вуги с одним ударником-евреем… — Альфредо замолотил невидимыми палочками по невидимым барабанам на тот случай, если Финклер не знает, что такое «ударник». — Так вот, он сказал, что все это полная туфта. А с чего бы ему впустую трепаться? Он сам оттрубил в израильской армии… или где еще там, а потом слинял от них подальше и теперь здесь такие соло выдает — старина Джин Крупа [108] закачался бы. Он говорит: туфта это все, надо смотреть в другую сторону.

108

Крупа Юджин (Джин) Бертрам(1909–1973) — американский барабанщик-виртуоз, культовая фигура для поклонников джаза и свинга.

— В другую сторону от чего?

— Да от всех этих сраных концлагерей.

— Концлагеря? Где концлагеря?

— В чьей-то башке и больше нигде. Ведь этих нацистских лагерей и душегубок — всего этого говна просто не было, верно?

— Где их не было?

— В Израиле, в Германии, да хоть у черта в жопе! Не все ли равно, где их не было, если их не было вообще?

— Я опаздываю, — сказал Финклер, освобождая свою руку. — Мой продюсер уже заждался. А ты не верь всему, что тебе рассказывают.

— А во что верите вы, дядя Сэм?

— Я? Я верю в то, что ничему

нельзя верить.

Альфредо попытался запечатлеть на его щеке пьяный поцелуй.

— Значит, нас уже двое, — заявил он. — Я тоже верю в то, что верить нельзя ничему. Все вокруг сплошное дерьмо. Так и говорил этот пархатый ударник.

И он снова забарабанил по воздуху воображаемыми палочками.

Финклер поймал такси и отправился домой.

3

«Удивительное дело, — думал Треслав, — как хорошо можно узнать человека всего лишь по его имени, по одному-единственному термину и по нескольким фотоснимкам его пениса».

Впрочем, Треславу было легко рассуждать с высоты своего превосходства: ведь он имел то, о чем «эписпазмист» Элвин Поляков мечтал всю свою сознательную жизнь, — крайнюю плоть.

Как узнал Треслав из блога Элвина Полякова, эписпазм — это восстановление крайней плоти. Вот только восстановить ее невозможно, писал Поляков. Что отпало, то пропало. Однако человеческая изобретательность позволяет создать вместо нее «ложную крайнюю плоть». Доказательством этого Элвин Поляков и занимается, ежедневно позируя перед камерой.

Исключительно из любопытства, а также чтобы передохнуть от Маймонида — если Хепзиба в это время отсутствует, занятая музейными делами, — Треслав смотрит его видеоотчеты.

Элвин Поляков — сын ипохондрического преподавателя иврита, холостяк, культурист, в прошлом радиоинженер и изобретатель, один из основателей движения СТЫДящихся евреев — начинает каждое утро с оттягивания кожицы на своем пенисе, подвигая ее ближе к головке. Он проделывает это на протяжении двух часов, затем устраивает перерыв для ланча с чаем и шоколадным бисквитом, после чего процедура возобновляется. Это дело требует огромного терпения. Во второй половине дня он производит замеры, сравнивает их с утренними результатами и делает очередную запись в своем блоге.

— Я обращаюсь, — говорит он, — к миллионам изувеченных евреев по всему миру, которые чувствуют то же, что чувствовал я всю свою жизнь. И не только к ним, потому что существуют миллионы неевреев, которым тоже сделаш обрезание, исходя из ошибочного предположения, что без крайней плоти лучше, нежели с ней.

Он не говорит прямо: «опять жиды сбивают весь мир с правильного пути», но только жалкий глупец, вполне довольный утратой своей крайней плоти, не способен уловить этот прозрачный намек.

Элвин Поляков работает в примитивно-напористом стиле кинохроник 1940-х годов, как будто не доверяя современным технологиям и предпочитая громче кричать, чтобы быть услышанным.

— Еще на заре цивилизации, — говорит он, — мужчины пытались восстановить то, чего их лишили в младенчестве, когда они не могли выразить свое мнение и свой протест по этому поводу. Тем самым были грубо попраны их человеческие права. В результате у них сформировалось ощущение собственной неполноты — сродни тому ощущению, что возникает после ампутации конечности.