Вор

Я уже не помнил, сколько пробыл в тюрьме. Дни ничем не отличались один от другого, разве что с окончанием каждого из них я становился все грязнее. Каждое утро колеблющийся рыжий свет факелов за моей дверью сменялся тусклым отблеском солнечный лучей, проникающих в центральный двор. Вечером солнечный свет исчезал, и я утешал себя мыслью, что приблизился к свободе еще на один день. Чтобы убить время, я старался сосредоточиться на приятных воспоминаниях, тщательно сортировал их в своей памяти и внимательно рассматривал одно за другим. Я также до мельчайших деталей разобрал все планы побега, которые казались такими простыми, пока я не очутился в тюрьме

на самом деле и не поклялся себе и каждому известному мне богу, что никогда больше не допущу подобной катастрофической глупости.

За время, прошедшее со дня ареста, я сильно исхудал. Толстое железное кольцо, когда-то плотно охватывавшее мою талию, теперь свободно болталось на бедрах, но все же не настолько свободно, чтобы я мог протолкнуть через него мой тощий зад. Всего несколько заключенных сидели в своих камерах на цепи, и только те, кто особенно не нравился нашему царю: пара казначеев, генерал и министр финансов, заявившие царю, что в казне не осталось больше денег на военные расходы.

Конечно, я ничего подобного и в мыслях не имел, но мог с полной уверенностью сказать, что царь не любит и меня тоже. Даже если он не помнил моего имени и не смог бы узнать под слоем грязи, он все же не хотел, чтобы я ускользнул от него. Именно поэтому цепи сковывали мои лодыжки, тянулись от железного пояса на талии, и даже болтались на запястьях, прикрепленные к совершенно бесполезным наручникам.

Руки я, конечно, освободил первым делом, но так как иногда кандалы нужно было в спешном порядке надевать снова, я сильно ободрал кожу на тыльной стороне ладоней. Через некоторое время боль прошла, но я решил больше не снимать железные кольца. Чтобы не терять навыков, я практиковался в бесшумном передвижении, и научился управляться с цепями без единого лязга.

Моя цепь позволяла мне перемещаться по дуге от переднего угла камеры до ее середины и обратно. В этом углу стояла моя, так сказать, кровать, представляющая из себя каменную скамью с тонким мешком опилок в головах. И еще горшок. Больше в камере не было ничего, так что моим единственным развлечением были упражнения с цепями и подаваемая два раза в день еда.

Время от времени дверь открывалась, и проходящие мимо охранники заглядывали внутрь, отдавая дань моей репутации. Ошалев от чувства собственного величия, я бесстыдно хвастался своим мастерством в каждом винном погребке города. Я желал, чтобы все вокруг знали, что пьют с лучшим из всех смертных вором, который вот-вот достигнет вершины своей карьеры. Посмотреть на мой суд собрались огромные толпы людей. Как оказалось, там присутствовала и большая часть тюремной охраны, так что теперь я был намертво прикован к железному кольцу над моей постелью, хотя другим заключенным иногда позволяли погреться на солнышке во внутреннем дворе тюрьмы.

Один из охранников, похоже, надеялся застукать меня с собственной головой под мышкой.

— Что? Ты еще не сбежал? — смеялся он.

И каждый раз в ответ на его смех я с видом оскорбленного достоинства плевал в его сторону. Это было невежливо, но мне не всегда удавалось сдержать обиду. Что бы я ни сделал, охранник смеялся еще больше.

От холода я часто болел. Когда меня арестовали и вытащили из винного погребка, стояла ранняя весна. Потом за пределы тюремных стен пришло жаркое и пыльное лето, и весь город словно вымирал в часы дневного сна, но солнечные лучи не проникали в тюремную камеру, и она оставалась такой же сырой и промозглой, как в первый день моего появления здесь. Я часами мечтал о солнце, представляя, как оно нагревает городские стены, заставляя желтые камни излучать тепло даже через несколько часов после заката, как оно высушивает лужи воды вокруг колодцев и капли вина на пороге кабаков — редкие возлияния богам от забывчивых пьяниц.

Иногда я перемещался на всю длину цепи и рассматривал сквозь решетку в двери длинную галерею, отделявшую темные камеры от залитого солнечным светом двора. Тюрьма представляла из себя два этажа камер-клеток, поставленных друг на друга; я находился на верхнем уровне. Каждая камера выходила на галерею, а галерея отделялась от двора каменной стеной без единого окошка. Наружные стены тюрьмы были фута в три или четыре толщиной [1] и сложены из таких огромных камней, что и десять человек не смогли бы сдвинуть их. Легенда гласила, что древние боги сложили эти стены за один день.

Тюрьма была видна практически из любой точки города, потому что город был построен на склонах холма, а тюрьма располагалась на самой его вершине. К тюрьме примыкало большое здание — дом царя, его Мегарон. Раньше здесь еще стоял храм древних богов, но его разрушили; базилику новым богам построили чуть ниже по склону. Мегарон с его большим тронным залом и огромным домашним очагом всегда был царской резиденцией, а вот нынешнюю тюрьму переделали из агоры; [2] здесь когда-то встречались горожане, а купцы навязывали им свое барахло. В маленьких лавочках вдоль галереи торговали вином и одеждой или свечами и ювелирными изделиями, привозимыми с островов. Выдающиеся граждане города имели обыкновение забираться на высокие каменные блоки и обращаться оттуда к народу с речами.

Потом со стороны моря к нам явились оккупанты со своими баркасами и собственными представлениями о коммерции; они организовали торговлю на открытых рынках рядом с кораблями. В царском Мегароне поселился их губернатор, а крепкое каменное здание агоры приспособили под тюрьму. Выдающихся граждан приковали к камням, на которых они в прежние времена так любили стоять.

Старые захватчики были вытеснены новыми, но через некоторое время граждане Суниса восстали и вернули милую их сердцу монархию. Тем не менее, люди продолжали вести торговлю на набережной, это стало привычкой, а новый царь продолжал использовать агору в качестве тюрьмы. Так ему было намного удобнее, потому что новый царь не состоял в родстве ни с одной из семей, которые правили городом в прошлом. К тому времени, как я попал за решетку, большинство горожан уже не помнило, что тюрьма некогда была чем-то иным, а совсем не загоном для злостных неплательщиков налогов и прочих преступных элементов.

Я лежал в своей камере на спине, задрав ноги в воздух и обмотав вокруг них цепь, которая тянулась от моей талии к железному кольцу на стене. Был поздний вечер, солнце уже несколько часов как скрылось за горизонтом, и на стене галереи вовсю чадили факелы. Я лениво взвешивал преимущества свежей пищи против чистой одежды, и не обратил внимания на топот ног за дверью камеры. В конце галереи находилась окованная железом дверь, которая вела в караулку, так что стражники проходили мимо моей камеры много раз в день. Если бы в мою дверь постучали, я бы успел приготовиться прежде, чем широкая полоса оранжевого света упала на грязные каменные плиты около моей лежанки. Я повернулся и сел, стараясь двигаться, как грациозное хищное животное. Но, застигнутый врасплох и почти ослепленный, я зацепился за цепь, все еще обернутую вокруг ноги, и чуть не свалился на пол.

— Это он?

Неудивительно, что в голосе моего гостя не прозвучало восторга. Я привел себя в вертикальное положение, слепо щурясь на свет лампы и почти ничего не видя. Охранник заверил кого-то, что я действительно тот самый узник, которого он желает видеть.

— Ну, что ж, берите его.

Охранник ответил:

— Да, халдей, — и начал ковыряться в замке моего железного пояса.

Теперь мне стало понятно, кто навестил меня этим поздним вечером: один из главных советников царя. Халдеи служили царям еще до прихода захватчиков, но этот был не просто гадателем и магом. Он был настоящим ученым. Он читал книги и свитки на всех известным языках и знал абсолютно все, что было или не было записано. Когда царю нужно было узнать, сколько колосков вырастет на акре земли, халдей мог сказать ему это, не сверяясь с налоговыми записями. Когда царь желал выяснить, сколько крестьян будет голодать, если акр поля будет сожжен, халдей мог сообщить и это тоже. Его знания, в сочетании с умением убеждать, давали ему значительную власть над царем и сделали весьма влиятельной фигурой при дворе. Кстати, он был на моем суде. Я видел, как он сидит на галерее за спинами судей, положив ногу на ногу и скрестив руки на груди.