Ворчливая моя совесть
Шрифт:
За окном виднелась ободранная церквушка, к стене ее уютно приткнулись вагончики, желтый и голубой. Эту церквушку и эти вагончики он видел уже с балкона своего «люкса». В ожидании чрезвычайно занятой официантки, напоминавшей в своем платье листок салата, Фомичев изучал меню, бросал мрачные взгляды на девушек за соседними столами, наблюдал за настраивающими свои электрогитары музыкантами. «Ох и гульнем же, ваше благородие!» — обещал он себе мрачно. Посмотрел в окно. Из голубого вагончика как раз выходил кто-то. Две принаряженные девицы, на каблуках, в мини, каштановые волосы по плечам… Наверно, те самые штукатурши. И один кавалер на двоих. Но зато какой кавалер!
Фомичев скинул куртку, повесил ее на спинку стула, чтоб знали: стол занят, — и кинулся в вестибюль. За швейцара там действовала женщина, худющая старушка с папиросой во рту.
— Милые вы мои, — утешала она, как могла, через запертую дверь Однофамильца с его дамами, — так ведь занято все, что сделаешь? Ну, погуляйте, погода хорошая, чего здесь-то сидеть, в дыму? Эка невидаль! — и прикурила от испепеленной папиросы следующую.
— Пропустите их, — потребовал Фомичев, — это ко мне. Стол заказан!
Еще не веря такой удаче, счастливая троица последовала за невозмутимым и мрачным Фомичевым в ресторан, а при виде удобного во всех отношениях столика пришла в восторг.
— Ой, Натусь, вагончик наш видно! — захлопала в ладоши одна из девушек, с расщелинкой между передними зубами. «Влюбчивая, значит», — подумал Фомичев.
— Фая, чего орешь? — степенно упрекнула ее вторая девушка. — Можно подумать, давно вагончика нашего не видела!
Что касается Однофамильца, то его звали отнюдь не Юрой, как опасался Фомичев, а Васей. Василием.
— Ну что, друг, — произнес он, сияя обгорелой на солнце физиономией, — ударим по буфету?
— Можно, — кивнул Фомичев.
Заказали водочки, закуски разной, шампанского две бутылки. Не то чтобы для дам — они тоже предпочитали малой дозой беленькую, — а для того, чтобы стол казался покрасивей, побогаче. Напоминающая листок салата официантка прерывистым от волнения голосом сообщила, что имеется свежая черешня, доставленная самолетом из Средней Азии. «Будете?» — «Будем!» Заказали четыре килограмма. И скоро — бело-розовая, нежная, с темно-зелеными, хаотически перепутавшимися черенками — она душистой прохладной пирамидой красовалась на столе в овальном блюде, и все четверо — забывая о селедке, колбасе, салате провансаль, печеночном паштете в тарталетках и свиных отбивных — ели, ели, ели сочные, не очень сладкие ягоды, долго перекатывая во рту скользкие, крупные косточки, иногда, надавив на них пальцами, стреляли ими друг в друга. Знакомство, сперва формальное — назвали свои фамилии и имена, — вызвало желание узнать друг друга ближе. Кто да откуда, женат ли, замужем ли, где и кем работает, сколько заколачивает в месяц? Беленькая, хоть и малыми дозами, действовала, говорили громко, не чинясь, то перебивая один другого, то все четверо вместе. Хохотали, ухаживали за дамами: «Вы к тарталеточке с паштетом как относитесь?» — «К паштету хорошо, а тарталеточку сами кушайте, об нее зубы сломаешь!» Хвалились друг перед другом общежитиями. «Всего по четыре человека в комнате. Телевизор купили в складчину, программу «Время» смотрим. И вагончики у нас помимо общежития. Тоже нелишне. Кое-какие вещи держать в них можно. Переночевать иногда. Как дача!» Хвалились профессиями.
— Монтаж! — восклицал Вася. — Девяносто восемь метров в колонне газофракционной установки! Ветер! Мороз! А ты маску надвинул, держак с электродом ухватил — и варишь! Уголки сшиваешь, трубы, швеллера…
— Да
— А то нет! — поддерживала ее напарница. — Филеночку отобьешь — душа радуется. Вы что, парни, думаете, облицовочную плитку легко класть? Юра, не веришь?
Верить-то он верил. Но не сравнить же возню маляров да штукатуров с бурением скважины.
— Все дело в том, девоньки, да и ты тоже, Вася, что вы не представляете себе специфику бурения. У нас, в Базовом… Нет, нет, погодите, минуту внимания! Возьмите хотя бы промывочный раствор! Только раствор! Сколько, вы думаете, у него функций? Вращает лопасти турбины — раз! Охлаждает турбобур — два! Стенки скважины от обваливания предохраняет — три! И он же, заметьте, выполняет…
— Как майна-вира прокричат, лом-лапой подвигают, отвес на торец поставят, панель на рисочки покладут — тут и мой черед. Вари, кричат, Вася, да качественно, гляди! А я — брызь, брызь огоньком голубеньким!
— А обои, чтобы рисунок совпал, легко, думаете, состыковать?!
— И он же, заметьте, столб раствора то есть, выполняет роль своеобразной пробки, давление уравновешивает, скважину запирает! Это в-четвертых! А в-пятых… — «Надо в нефтяной переводиться, — думал Фомичев, смакуя достоинства промывочного раствора, — на кой ляд мне исторический? Надо творить историю, черт возьми, а не штудировать ее!..» Он, кажется, подзабыл чуть под воздействием малых доз о своем твердом решении. Но, с другой стороны, должен же он был как-то реагировать на профессиональную гордость своих новых друзей? И мы, мол, не лыком шиты, и мы, мол, за душой кое-что имеем… А что Базовый упоминал, так нельзя же, говоря о бурении, Москвой хвалиться.
Между тем, выполняя свое грозное обещание, включил в электросеть блистающие инструменты музансамбль. Уже яблоку негде было упасть на паркетном пятачке для танцев. Фомичев встал, поклонился Фае. Однофамилец то же самое сделал по отношению к Натусе. Втиснулись в толпу танцующих.
— Нет, нет, — отрицательно покачала головой Фая, — не люблю я шейк этот, на расстоянии. Давай так, — и, прижавшись к Фомичеву, закинув ему на шею обнаженные, горячие, сильные руки, голову — ухом — положила ему на грудь. Макушка ее как раз Фомичеву в подбородок уперлась.
— Я слышу, как тарахтит у тебя сердце! — удивилась она и, чуть приподняв голову, снизу вверх заглянула ему в глаза. — Я что — достала тебя, да?
У него не хватило дыхания ответить.
— Бедненький… — растроганно прошептала Фая. — Ну, ну, не вырывайся! Ты надолго к нам? — спросила она, вслушиваясь в стук его сердца.
— До трех ночи.
— Оставайся!
— Не могу…
— Из-за промывочного раствора?
Он не ответил.
— Поцелуй меня. Не бойся, никто не видит, все своими заняты…
Фомичев нагнул голову, быстро поцеловал ее. Будто клюнул. «Похоже на вкус черешни», — подумал он.
— Горько! — тут же засмеялись вокруг. — Горько!
Выходит, своими заняты, но и на чужих поглядывают.
— А хочешь, я к тебе приеду? — как-то беззащитно спросила Фая. — Где ты, говорил, работаешь? Поселок Базовый, да?
— Да, — кивнул Фомичев.
— Хочешь, приеду?
— Приезжай, — через силу выговорил он. Не объяснять же ей в такой момент…
Между столиками, попыхивая папиросой, ходила худющая швейцарка.