Ворон и ветвь
Шрифт:
– Господи… – сдавленно отзывается Санс.
– Да, ты понял. У меня ушел почти год, чтобы Рыжик перестал ненавидеть одно-единственное существо: меня самого. Знаешь, бывают такие уязвимые души, с которых не стереть то, что однажды впечаталось. Он очень старался ради меня, но из Рыжика никогда не вышло бы мага. Идеальный помощник – да. Но мне не нужны исполнительные куклы. А человеком ему было уже не стать. Из Рыжика даже палача не вышло бы: он слишком увлекался процессом. И просто выгнать его было нельзя. Все равно что чуму выпустить на волю. Все, что я мог сделать для Рыжика, – убить
– Господи, – шепчет Санс, – прими души рабов твоих, Дорина и Ронана…
Не выдержав, я фыркаю.
– Прости, – сразу же извиняюсь, – не хотел оскорбить твои чувства, но это твой товарищ обещал за тебя молиться. Не забавно ли? Впрочем, вижу, для тебя не забавно.
– Я не вижу ничего смешного в человеческой смерти.
– Не смешного, монах. Забавного. Вы, люди, вечно путаете эти понятия… Неважно. Если бы не я, Рыжик мог умереть два года назад и гораздо более неприятной смертью. Поверь, я был с ним куда добрее, чем со многими до него.
Священник облизывает пересохшие губы, пытается сглотнуть.
– Он не виноват… Не виноват, что родился таким. И что с ним сделали… это.
– А разве я его в чем-то винил? Это пустой разговор, друг мой.
– Не пустой, – решительно возражает священник. – Ты разыгрываешь людей, как карты. Но этот юноша любил тебя. Как ты не понимаешь, что нет ничего важнее любви? Если он мог любить…
– Такого, как я? – подсказываю запнувшемуся книжнику. – Не бойся, продолжай.
– Да! Такого, как ты. Значит, его душа была не безнадежна. Да и не бывает безнадежных душ… Он мог вернуться из Тьмы!
– Разумеется, мог, – негромко соглашаюсь я, щурясь от болезненных ударов крови в висках. – Иначе какой смысл был в его использовании для Щита? Не бывает безнадежных душ? Возможно, ты и прав. Но стоит ли живописцу терять время, рисуя шедевр на песке?
– Мы не поймем друг друга… И прости, но мне… жаль тебя.
– Разве ты больше не считаешь меня нелюдем? – улыбаюсь я.
– Разве нельзя пожалеть и нелюдя? – отвечает он вопросом на вопрос.
Забавный человечек. Даже жаль, что время уходит столь быстро.
– Тебе бы следовало пожалеть себя, книжник, – мягко напоминаю я.
– Да, наверное. Что ты сделаешь со мной? – обреченно спрашивает Санс.
Он устал. Устал бояться, думать – да просто устал. Даже не вздрагивает, когда я подхожу и расстегиваю ремни. Тяжело опирается мне на плечо, ковыляет к креслу, осторожно подходя со свободной стороны, и послушно опускается в него. Только в глазах – настороженное удивление.
– А вот это зависит от тебя, – сообщаю я, присаживаясь напротив, на край стола, и загораживая от него спиной песочные часы. – Сам-то как думаешь?
Книжник измученно пожимает плечами.
– Убьешь…
– Разумеется. Вопрос в том, как и зачем. Смерть – еще не самое страшное, что может случиться с человеком. Но я ведь обещал отправить тебя к епископу. Разве ты не видишь противоречия?
Мне действительно интересно, как он ответит. От этого зависит дальнейший разговор. Помолчав, Санс неожиданно твердо смотрит мне в глаза.
– Я не знаю. Ты не можешь солгать напрямую, но твой народ умеет скрывать
– Ты же сам сказал, что я полукровка, – усмехаюсь в ответ.
– Нельзя быть наполовину честным или наполовину добрым.
– Интересное мнение. В другой раз я бы с тобой поспорил, священник.
– А сейчас у тебя нет времени, правда? И что тебе от меня нужно, колдун? Ты плетешь силки из слов, вместо того чтобы просто взять желаемое. Значит, тебе нужно что-то, что я могу и не дать?
От неожиданности я просто смотрю на него, а потом смеюсь. Голова тут же откликается тупой предупреждающей болью, но это неважно. До чего же хорош!
– Знаешь, священник, – отсмеявшись, говорю я, – жаль, что мы не встретились лет тридцать назад. Из тебя вышел бы толк. Ты достаточно умен, чтобы видеть правду, и достаточно храбр, чтобы не врать себе самому. Неплохие качества для чародея.
– Я дитя Господа и не пожелал бы себе другой судьбы, – с достоинством возражает Санс.
– Для этого нужно знать, от чего отказываешься. Ты прав, я хочу того, что ты можешь дать только по доброй воле. Третий компонент. Твоя душа. Или, если угодно, твой разум, книжник Санс. Сущность, в общем.
– Объясни, – тихо говорит Санс.
Боги, в которых я не верю, он действительно хорош! Неужели то, что надо? Спокойнее, Керен. Ты пытался создать Щит Атейне семь лет подряд, попробуешь и в восьмой – не страшно, если не выйдет, но все должно быть сделано верно.
– Ты ведь знаешь, что Атейне – богиня справедливости? Милосердие и месть, сложенные вместе, не равны этому качеству. Поэтому Тьма и Свет, даже смешавшись, не годятся для основы амулета без последнего, связующего их компонента. Справедливость и разум, Санс. Вот почему я купил у торговцев людьми книжника. Ты умеешь думать, ты можешь отличить хорошее от плохого в меру своего разумения. Щит Атейне бережет хозяина от всего на свете, но лишь до тех пор, пока хозяин этого достоин. Безопасность, неуязвимость, продление жизни… О да! Но почему же обладатели Щита не дожили до наших дней? Ни один! Я могу сделать Щит, используя сердца этих двоих, и он будет работать. Не идеально, разумеется, но будет. И тогда хозяин Щита постепенно превратится в чудовище, пользуясь своей безнаказанностью. Потому в истинный Щит встраивают ограничитель: разум и душу человека, согласного стать гарантом справедливости.
Тишина – как приятно! Только падают, едва слышно, песчинки. Я всегда выставляю время с запасом, в расчете на всякое… непредвиденное. Санс молчит – и я его не тороплю. А он смотрит на пол, где в отблесках очага переливаются разметавшиеся рыжие пряди. Рыжик будто спит, а чуть поодаль темной грудой скорчилось тело паладина Дорина.
– Епископ в самом деле знал… про это? – наконец спрашивает он.
– Нет.
Слово падает в тишину коротко и резко – сказанного уже не отменить. Но отменять теперь и не нужно, это Дорина я ловил на желании изобличить епископа-святотатца. Пес, что с него взять, кинулся за приманкой…