Ворон: Сердце Лазаря
Шрифт:
Джозеф Лета отшатывается от твари, которая называет себя Лукрецией Дюбуа, созданием, которое Они столь искусно сконструировали, чтобы мужская плоть походила на женскую. У него перехватило дыхание от страха, он без сомнения почуял попытку проникновения, почуял нечистый ум, прижавшийся к его, прежде чем оно завизжало и начало биться на полу, пуская пену изо рта. Оно заглянуло в его мысли, в его душу.
Но было нечто неожиданное, защитившее его от наглого, чуждого взгляда. Нечто отразило нападение и оставило это беспомощным,
— Что, подавился? — говорит он, задыхаясь. — Ты и наполовину не такой умный, как думаешь.
Оно исчезло, та часть, что вскрыла его разум как устрицу, но он все еще ощущает это. Точно липкий сахаристый осадок, оставшийся бродить внутри его головы. Чешется там, куда ни за что не достать. Это холодное и несомненное ощущение, которое он должен причинять, а не испытывать сам. Он чувствует себя жертвой насилия.
Поэтому он отбрасывает имя Джозефа Лета и снова становится Джорданом, надеясь, что перемена очистит, но этого не происходит. Джордан осторожно касается горла транссексуала, нехотя прижимает два пальца к шее. Пульс есть, очень слабый, неровный, но тварь жива.
— Что ты пытался сделать со мной, дрянь? Ты меня коснулся, — палец на спусковом крючке напрягается. — Ты меня запачкал.
Ему хочется выпустить пулю в ядовитое черное сердце. Поквитаться. Месть — не так уж много, но он знает, что теперь никогда не избавится от извивающейся нелюдской сути, которую ему подсадили, так что мести должно хватить.
— Я река, — шепчет он как молитву, и дуло пистолета медленно поднимается, упирается под подбородок твари. — Я проводник для всего чистого, что есть на свете, а ты меня заразил.
Но он не может это убить, не здесь, не сейчас. Оно еще столько должно рассказать о кошмарах, о чернокрылом существе, гнавшимся за ним в небе. И оно сыграет важную роль в ловушке, расставленной для педика-детектива. Оно умрет, но позже, не тут и не так быстро. Пока же придется удовлетвориться чем-нибудь иным.
Чем-то более утонченным, думает он. Вслух произносит:
— Более поэтичным.
Дулом пистолета Джордан откидывает юбки твари. Руки в перчатках обнажают обманчиво обольстительное лоно. В штанах зашевелилось, и он прикусывает кончик языка. Он никогда, ни разу этого не делал. Не позволял себе быть одураченным Их маскарадом. Знал с самого начала: это часть Их игры, как широко раскинутые в ожидании шипастые челюсти венериной мухоловки.
Однако сейчас все иначе, убеждает себя Джордан. Это не вожделение, ничего примитивного вроде похоти. Это будет посланием Им: он не стерпит насилия над собой, напасть на него означает навлечь изнасилование одного из Них. Очень остроумно на самом деле. И он примет все предосторожности, защитит себя от любой опасности, которая может таиться в твари, от вирусов до нанороботов, подсаженных в последние стадии смены пола.
— Я река, — повторяет он, и палец на курке расслабляется.
Джордан расстегивает
Джаред и ворон следят за Фрэнком Греем с крыльца заброшенного дома на улице Миллодон. На другой стороне детектив с проклятьем отдирает второй обрывок шарика от пекана. Борется с бурей, возвращаясь к автомобилю.
— Убийца с ним играет, да? — спрашивает Джаред и ворон тихо отвечает. Только голова птицы и видна из воротника сюртука Бенни. — Не дает опомниться. Заманивает…
И тут Джаред слышит Лукрецию, так громко и ясно, что сила ее отбрасывает на несколько шагов, на заколоченную дверь старого дома. Неслышимый голос хлынул прямо в него, даже не слова, а просто оглушающая вспышка — Лукреции больно, страшно за него, она предостерегает. Потом она исчезает вновь. Джаред сползает спиной по видавшим виды доскам, потея и дрожа под кожаным капюшоном, которым она скрыла его пробитый пулей череп.
— Лукреция, — шепчет он. Ворон громко каркает, нетерпеливо ерзает под латексом сюртука. Джаред поднимает взгляд и видит, как машина Фрэнка Грея удаляется на север.
— Если я упущу его сейчас, то другого шанса может и не быть, — говорит Джаред. Птица издает похожий на согласие звук. Автомобиль уже превратился в два расплывчатых пятна фар в дожде.
— Береги себя, Лукреция, — говорит он. — И спасибо.
Он выходит с крыльца в поджидающий шторм.
Вторая записка приводит Фрэнка в круглосуточный магазинчик на захудалой части Мэгэзин.
Все окна закрыты новенькими желто-коричневыми листами фанеры, и заведение кажется заброшенным, владельцы и служащие давно сбежали от урагана.
Сволочи оказались умнее меня, думает он и замечает третий обрывок шарика, прибитый к фанере. Видно и пакет из коричневой бумаги. Ветер дважды сбивает его с ног по пути к магазину и обратно, сталкивает на затопленную мостовую. По улице Мэгэзин струится поток пенистой серовато-серой воды, так что до машины он добирается таким мокрым, словно плавал, а не ходил.
Сидя за рулем, он разглядывает очередной обрывок очередного загубленного шарика. На этом написано энергичным курсивом ПОЗДРАВЛЯМС! Фрэнк бросает его на заднее сиденье и делает глубокий вдох, прежде чем открыть пакет.
Это последний, обещает он себе. Если в нем не обнаружится ничего охрененно убедительного, то погоня за химерами конец.
Внутри пластиковый пакет, и в нем не только записка. Еще и указательный палец, чисто срезанный у основания, с одного конца белая косточка, с другого ноготь с черным лаком.
— Вот дерьмо, — стонет Фрэнк, открывая пакет и вылавливая аккуратно сложенную записку. На желтой бумаге засохшая и не только кровь, алая и все еще липкая, пачкающая руки. Очередной адрес написан тем же почерком, и сверху: «на всякий случай, если ты сомневаешься во мне».