Ворон (в разных переводах)

По Эдгар Аллан

Ворон 

Перевод Константина Бальмонта (1894)

Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой, Над старинными томами я склонялся в полусне, Грезам странным отдавался, – вдруг неясный звук раздался, Будто кто-то постучался – постучался в дверь ко мне. "Это, верно, – прошептал я, – гость в полночной тишине, Гость стучится в дверь ко мне". Ясно помню… Ожиданье… Поздней осени рыданья… И в камине очертанья тускло тлеющих углей… О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней - О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, - О светиле прежних дней. И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет, Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне. Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя: "Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне, Поздний гость приюта просит в полуночной тишине - Гость стучится в дверь ко мне". "Подавив свои сомненья, победивши спасенья, Я сказал: "Не осудите замедленья моего! Этой полночью ненастной я вздремнул, – и стук неясный Слишком тих был, стук неясный, – и не слышал я его, Я не слышал…" Тут раскрыл я дверь жилища моего: Тьма – и больше ничего. Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный, Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого; Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала, Лишь – «Ленора!» – прозвучало имя солнца моего, - Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, - Эхо – больше ничего. Вновь я в комнату вернулся – обернулся – содрогнулся, - Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того. "Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось, Там, за ставнями, забилось у окошка моего, Это – ветер, – усмирю я трепет сердца моего, - Ветер – больше ничего". Я толкнул окно с решеткой, – тотчас важною походкой Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней, Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей, Он взлетел – и сел над ней. От печали я очнулся и невольно усмехнулся, Видя важность этой птицы, жившей долгие года. "Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, - Я промолвил, – но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда, Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?" Молвил Ворон: «Никогда». Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало. Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда. Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится, Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда - Сел над дверью говорящий без запинки, без труда Ворон с кличкой: «Никогда». И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово, Точно всю он душу вылил в этом слове «Никогда», И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, - Я шепнул: "Друзья сокрылись вот уж многие года, Завтра

он меня покинет, как надежды, навсегда". Ворон молвил: «Никогда». Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной. "Верно, был он, – я подумал, – у того, чья жизнь – Беда, У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда, Вновь не вспыхнет никогда". Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая, Кресло я свое придвинул против Ворона тогда, И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной Отдался душой мятежной: "Это – Ворон, Ворон, да. Но о чем твердит зловещий этим черным «Никогда», Страшным криком: «Никогда». Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный, Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда, И с печалью запоздалой головой своей усталой Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда: Я – один, на бархат алый – та, кого любил всегда, Не прильнет уж никогда. Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, - То с кадильницей небесной серафим пришел сюда? В миг неясный упоенья я вскричал: "Прости, мученье, Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, - Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!" Каркнул Ворон: «Никогда». И вскричал я в скорби страстной: "Птица ты – иль дух ужасный, Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, - Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый, В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда! О, скажи, найду ль забвенье, – я молю, скажи, когда?" Каркнул Ворон: «Никогда». "Ты пророк, – вскричал я, – вещий! "Птица ты – иль дух зловещий, Этим небом, что над нами, – богом, скрытым навсегда, - Заклинаю, умоляя, мне сказать – в пределах Рая Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда, Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?" Каркнул Ворон: «Никогда». И воскликнул я, вставая: "Прочь отсюда, птица злая! Ты из царства тьмы и бури, – уходи опять туда, Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной, Удались же, дух упорный! Быть хочу – один всегда! Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь – всегда!" Каркнул Ворон: «Никогда». И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий, С бюста бледного Паллады не умчится никуда. Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный, Свет струится, тень ложится, – на полу дрожит всегда. И душа моя из тени, что волнуется всегда. Не восстанет – никогда!

Ворон 

Перевод Валерия Брюсова (1905-1924)

Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы, Меж томов старинных, в строки рассужденья одного По отвергнутой науке и расслышал смутно звуки, Вдруг у двери словно стуки – стук у входа моего. "Это – гость,– пробормотал я, – там, у входа моего, Гость, – и больше ничего!" Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный, Был как призрак – отсвет красный от камина моего. Ждал зари я в нетерпенье, в книгах тщетно утешенье Я искал в ту ночь мученья, – бденья ночь, без той, кого Звали здесь Линор. То имя… Шепчут ангелы его, На земле же – нет его. Шелковистый и не резкий, шорох алой занавески Мучил, полнил темным страхом, что не знал я до него. Чтоб смирить в себе биенья сердца, долго в утешенье Я твердил: «То – посещенье просто друга одного». Повторял: "То – посещенье просто друга одного, Друга, – больше ничего!" Наконец, владея волей, я сказал, не медля боле: "Сэр иль Мистрисс, извините, что молчал я до того. Дело в том, что задремал я и не сразу расслыхал я, Слабый стук не разобрал я, стук у входа моего". Говоря, открыл я настежь двери дома моего. Тьма, – и больше ничего. И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий, Полный грез, что ведать смертным не давалось до тою! Все безмолвно было снова, тьма вокруг была сурова, Раздалось одно лишь слово: шепчут ангелы его. Я шепнул: «Линор» – и эхо повторило мне его, Эхо, – больше ничего. Лишь вернулся я несмело (вся душа во мне горела), Вскоре вновь я стук расслышал, но ясней, чем до того. Но сказал я: "Это ставней ветер зыблет своенравный, Он и вызвал страх недавний, ветер, только и всего, Будь спокойно, сердце! Это – ветер, только и всего. Ветер, – больше ничего! " Растворил свое окно я, и влетел во глубь покоя Статный, древний Ворон, шумом крыльев славя торжество, Поклониться не хотел он; не колеблясь, полетел он, Словно лорд иль лэди, сел он, сел у входа моего, Там, на белый бюст Паллады, сел у входа моего, Сел, – и больше ничего. Я с улыбкой мог дивиться, как эбеновая птица, В строгой важности – сурова и горда была тогда. "Ты, – сказал я, – лыс и черен, но не робок и упорен, Древний, мрачный Ворон, странник с берегов, где ночь всегда! Как же царственно ты прозван у Плутона?" Он тогда Каркнул: «Больше никогда!» Птица ясно прокричала, изумив меня сначала. Было в крике смысла мало, и слова не шли сюда. Но не всем благословенье было – ведать посещенье Птицы, что над входом сядет, величава и горда, Что на белом бюсте сядет, чернокрыла и горда, С кличкой «Больше никогда!». Одинокий, Ворон черный, сев на бюст, бросал, упорный, Лишь два слова, словно душу вылил в них он навсегда. Их твердя, он словно стынул, ни одним пером не двинул, Наконец я птице кинул: "Раньше скрылись без следа Все друзья; ты завтра сгинешь безнадежно!.." Он тогда Каркнул: «Больше никогда!» Вздрогнул я, в волненье мрачном, при ответе стол "Это – все, – сказал я, – видно, что он знает, жив го, С бедняком, кого терзали беспощадные печали, Гнали вдаль и дальше гнали неудачи и нужда. К песням скорби о надеждах лишь один припев нужда Знала: больше никогда!" Я с улыбкой мог дивиться, как глядит мне в душу птица Быстро кресло подкатил я против птицы, сел туда: Прижимаясь к мягкой ткани, развивал я цепь мечтаний Сны за снами; как в тумане, думал я: "Он жил года, Что ж пророчит, вещий, тощий, живший в старые года, Криком: больше никогда?" Это думал я с тревогой, но не смел шепнуть ни слога Птице, чьи глаза палили сердце мне огнем тогда. Это думал и иное, прислонясь челом в покое К бархату; мы, прежде, двое так сидели иногда… Ах! при лампе не склоняться ей на бархат иногда Больше, больше никогда! И, казалось, клубы дыма льет курильница незримо, Шаг чуть слышен серафима, с ней вошедшего сюда. "Бедный!– я вскричал,– то богом послан отдых всем тревогам, Отдых, мир! чтоб хоть немного ты вкусил забвенье, – да? Пей! о, пей тот сладкий отдых! позабудь Линор, – о, да?" Ворон: «Больше никогда!» "Вещий, – я вскричал, – зачем он прибыл, птица или демон Искусителем ли послан, бурей пригнан ли сюда? Я не пал, хоть полн уныний! В этой заклятой пустыне, Здесь, где правит ужас ныне, отвечай, молю, когда В Галааде мир найду я? обрету бальзам когда?" Ворон: «Больше никогда!» "Вещий, – я вскричал, – зачем он прибыл, птица или д Ради неба, что над нами, часа Страшного суда, Отвечай душе печальной: я в раю, в отчизне дальней, Встречу ль образ идеальный, что меж ангелов всегда? Ту мою Линор, чье имя шепчут ангелы всегда?" Ворон; «Больше никогда!» "Это слово – знак разлуки! – крикнул я, ломая руки.
– Возвратись в края, где мрачно плещет Стиксова вода! Не оставь здесь перьев черных, как следов от слов позорны? Не хочу друзей тлетворных! С бюста – прочь, и навсегда! Прочь – из сердца клюв, и с двери – прочь виденье навсегда! Ворон: «Больше никогда!» И, как будто с бюстом слит он, все сидит он, все сидит он, Там, над входом, Ворон черный с белым бюстом слит всегда. Светом лампы озаренный, смотрит, словно демон сонный. Тень ложится удлиненно, на полу лежит года, - И душе не встать из тени, пусть идут, идут года, - Знаю, – больше никогда!

Ворон

Перевод Василия Бетаки (1972)

Мрачной полночью бессонной, беспредельно утомленный. В книги древние вникал я и, стремясь постичь их суть Над старинным странным томом задремал, и вдруг сквозь дрему Стук нежданный в двери дома мне почудился чуть-чуть, "Это кто-то, – прошептал я, – хочет в гости заглянуть, Просто в гости кто-нибудь!" Так отчетливо я помню – был декабрь, глухой и темный, И камин не смел в лицо мне алым отсветом сверкнуть, Я с тревогой ждал рассвета: в книгах не было ответа, Как на свете жить без света той, кого уж не вернуть, Без Линор, чье имя мог бы только ангел мне шепнуть В небесах когда-нибудь. Шелковое колыханье, шторы пурпурной шуршанье Страх внушало, сердце сжало, и, чтоб страх с души стряхнуть, Стук в груди едва умеря, повторял я, сам не веря: Кто-то там стучится в двери, хочет в гости заглянуть, Поздно так стучится в двери, видно, хочет заглянуть Просто в гости кто-нибудь. Молча вслушавшись в молчанье, я сказал без колебанья: "Леди или сэр, простите, но случилось мне вздремнуть, Не расслышал я вначале, так вы тихо постучали, Так вы робко постучали…" И решился я взглянуть, Распахнул пошире двери, чтобы выйти и взглянуть, - Тьма, – и хоть бы кто-нибудь! Я стоял, во мрак вперяясь, грезам странным предаваясь, Так мечтать наш смертный разум никогда не мог дерзнуть, А немая ночь молчала, тишина не отвечала, Только слово прозвучало – кто мне мог его шепнуть? Я сказал «Линор» – и эхо мне ответ могло шепнуть… Эхо – или кто-нибудь? Я в смятенье оглянулся, дверь закрыл и в дом вернулся, Стук неясный повторился, но теперь ясней чуть-чуть. И сказал себе тогда я: "А, теперь я понимаю: Это ветер, налетая, хочет ставни распахнуть, Ну конечно, это ветер хочет ставни распахнуть… Ветер – или кто-нибудь?" Но едва окно открыл я, – вдруг, расправив гордо крылья, Перья черные взъероша и выпячивая грудь, Шагом вышел из-за штор он, с видом лорда древний ворон, И, наверно, счел за вздор он в знак приветствия кивнуть. Он взлетел на бюст Паллады, сел и мне забыл кивнуть, Сел – и хоть бы что-нибудь! В перья черные разряжен, так он мрачен был и важен! Я невольно улыбнулся, хоть тоска сжимала грудь: "Право, ты невзрачен с виду, но не дашь себя в обиду, Древний ворон из Аида, совершивший мрачный путь Ты скажи мне, как ты звался там, откуда держишь путь?" Каркнул ворон: «Не вернуть!» Я не мог не удивиться, что услышал вдруг от птицы Человеческое слово, хоть не понял, в чем тут суть, Но поверят все, пожалуй, что обычного тут мало: Где, когда еще бывало, кто слыхал когда-нибудь, Чтобы в комнате над дверью ворон сел когда-нибудь Ворон с кличкой «Не вернуть»? Словно душу в это слово всю вложив, он замер снова, Чтоб опять молчать сурово и пером не шелохнуть. "Где друзья? – пробормотал я. – И надежды растерял я, Только он, кого не звал я, мне всю ночь терзает грудь… Завтра он в Аид вернется, и покой вернется в грудь…" Вдруг он каркнул: «Не вернуть!» Вздрогнул я от звуков этих, – так удачно он ответил, Я подумал: "Несомненно, он слыхал когда-нибудь Слово это слишком часто, повторял его всечасно За хозяином несчастным, что не мог и глаз сомкнуть, Чьей последней, горькой песней, воплотившей жизни суть, Стало слово «Не вернуть!». И в упор на птицу глядя, кресло к двери и к Палладе Я придвинул, улыбнувшись, хоть тоска сжимала грудь, Сел, раздумывая снова, что же значит это слово И на что он так сурово мне пытался намекнуть. Древний, тощий, темный ворон мне пытался намекнуть, Грозно каркнув: «Не вернуть!» Так сидел я, размышляя, тишины не нарушая, Чувствуя, как злобным взором ворон мне пронзает грудь. И на бархат однотонный, слабым светом озаренный. Головою утомленной я склонился, чтоб уснуть… Но ее, что так любила здесь, на бархате, уснуть, Никогда уж не вернуть! Вдруг – как звон шагов по плитам на полу, ковром покрытом! Словно в славе фимиама серафимы держат путь! "Бог,– вскричал я в исступленье,– шлет от страсти избавленье! Пей, о, пей Бальзам Забвенья – и покой вернется в грудь! Пей, забудь Линор навеки – и покой вернется в грудь! " Каркнул ворон: «Не вернуть!» "О вещун! Молю – хоть слово! Птица ужаса ночного! Буря ли тебя загнала, дьявол ли решил швырнуть В скорбный мир моей пустыни, в дом, где ужас правит ныне, - В Галааде, близ Святыни, есть бальзам, чтобы заснуть? Как вернуть покой, скажи мне, чтобы, все забыв, заснуть?" Каркнул ворон: «Не вернуть!» "О вещун! – вскричал я снова, – птица ужаса ночного! Заклинаю небом, богом! Крестный свой окончив путь, Сброшу ли с души я бремя? Отвечай, придет ли время, И любимую в Эдеме встречу ль я когда-нибудь? Вновь вернуть ее в объятья суждено ль когда-нибудь? Каркнул ворон: «Не вернуть!» "Слушай, адское созданье! Это слово – знак прощанья! Вынь из сердца клюв проклятый! В бурю и во мрак – твой путь! Не роняй пера у двери, лжи твоей я не поверю! Не хочу, чтоб здесь над дверью сел ты вновь когда-нибудь! Одиночество былое дай вернуть когда-нибудь!" Каркнул ворон: «Не вернуть!» И не вздрогнет, не взлетит он, все сидит он, все сидит он, Словно демон в дреме мрачной, взгляд навек вонзив мне в грудь, Свет от лампы вниз струится, тень от ворона ложится, И в тени зловещей птицы суждено душе тонуть… Никогда из мрака душу, осужденную тонуть, Не вернуть, о, не вернуть!

Ворон 

Перевод М. Зенкевича (1946)

Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий, Задремал я над страницей фолианта одного, И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал, Будто глухо так застукал в двери дома моего. "Гость, – сказал я, – там стучится в двери дома моего, Гость – и больше ничего". Ах, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь ненастный, И от каждой вспышки красной тень скользила на ковер. Ждал я дня из мрачной дали, тщетно ждал, чтоб книги дали Облегченье от печали по утраченной Линор, По святой, что там, в Эдеме, ангелы зовут Линор, - Безыменной здесь с тех пор. Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах Полонил, наполнил смутным ужасом меня всего, И, чтоб

сердцу легче стало, встав, я повторил устало: "Это гость лишь запоздалый у порога моего, Гость какой-то запоздалый у порога моего, Гость – и больше ничего". И, оправясь от испуга, гостя встретил я, как друга. "Извините, сэр иль леди, – я приветствовал его, - Задремал я здесь от скуки, и так тихи были звуки, Так неслышны ваши стуки в двери дома моего, Что я вас едва услышал", – дверь открыл я: никого, Тьма – и больше ничего. Тьмой полночной окруженный, так стоял я, погруженный В грезы, что еще не снились никому до этих пор; Тщетно ждал я так, однако тьма мне не давала знака, Слово лишь одно из мрака донеслось ко мне: «Линор!» Это я шепнул, и эхо прошептало мне: «Линор!» Прошептало, как укор. В скорби жгучей о потере я захлопнул плотно двери И услышал стук такой же, но отчетливей того. "Это тот же стук недавний, – я сказал, – в окно за ставней, Ветер воет неспроста в ней у окошка моего, Это ветер стукнул ставней у окошка моего, - Ветер – больше ничего". Только приоткрыл я ставни – вышел Ворон стародавний, Шумно оправляя траур оперенья своего; Без поклона, важно, гордо, выступил он чинно, твердо; С видом леди или лорда у порога моего, Над дверьми на бюст Паллады у порога моего Сел – и больше ничего. И, очнувшись от печали, улыбнулся я вначале, Видя важность черной птицы, чопорный ее задор, Я сказал: "Твой вид задорен, твой хохол облезлый черен, О зловещий древний Ворон, там, где мрак Плутон простер, Как ты гордо назывался там, где мрак Плутон простер?" Каркнул Ворон: «Nevermore». Выкрик птицы неуклюжей на меня повеял стужей, Хоть ответ ее без смысла, невпопад, был явный вздор; Ведь должны все согласиться, вряд ли может так случиться, Чтобы в полночь села птица, вылетевши из-за штор, Вдруг на бюст над дверью села, вылетевши из-за штор, Птица с кличкой «Nevermore». Ворон же сидел на бюсте, словно этим словом грусти Душу всю свою излил он навсегда в ночной простор. Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни пером не шелохнувши, И шептал я, вдруг вздохнувши: "Как друзья с недавних пор, Завтра он меня покинет, как надежды с этих пор". Каркнул Ворон: «Nevermore». При ответе столь удачном вздрогнул я в затишьи мрачном, И сказал я: "Несомненно, затвердил он с давних пор, Перенял он это слово от хозяина такого, Кто под гнетом рока злого слышал, словно приговор, Похоронный звон надежды и свой смертный приговор Слышал в этом «Nevermore». И с улыбкой, как вначале, я, очнувшись от печали, Кресло к Ворону подвинул, глядя на него в упор, Сел на бархате лиловом в размышлении суровом, Что хотел сказать тем словом Ворон, вещий с давних пор, Что пророчил мне угрюмо Ворон, вещий с давних пор, Хриплым карком: «Nevermore». Так, в полудремоте краткой, размышляя над загадкой, Чувствуя, как Ворон в сердце мне вонзал горящий взор, Тусклой люстрой освещенный, головою утомленной Я хотел склониться, сонный, на подушку на узор, Ах, она здесь не склонится на подушку на узор Никогда, о nevermore! Мне казалось, что незримо заструились клубы дыма И ступили серафимы в фимиаме на ковер. Я воскликнул: "О несчастный, это Бог от муки страстной Шлет непентес – исцеленье от любви твоей к Линор! Пей непентес, пей забвенье и забудь свою Линор!" Каркнул Ворон: «Nevermore!» Я воскликнул: "Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий! Дьявол ли тебя направил, буря ль из подземных нор Занесла тебя под крышу, где я древний Ужас слышу, Мне скажи, дано ль мне свыше там, у Галаадских гор, Обрести бальзам от муки, там, у Галаадских гор?" Каркнул Ворон: «Nevermore!» Я воскликнул: "Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий! Если только Бог над нами свод небесный распростер, Мне скажи: душа, что бремя скорби здесь несет со всеми, Там обнимет ли, в Эдеме, лучезарную Линор - Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут Линор?" Каркнул Ворон: «Nevermore!» "Это знак, чтоб ты оставил дом мой, птица или дьявол!
– Я, вскочив, воскликнул: – С бурей уносись в ночной простор, Не оставив здесь, однако, черного пера, как знака Лжи, что ты принес из мрака! С бюста траурный убор Скинь и клюв твой вынь из сердца! Прочь лети в ночной простор!" Каркнул Ворон: «Nevermore!» И сидит, сидит над дверью Ворон, оправляя перья, С бюста бледного Паллады не слетает с этих пор; Он глядит в недвижном взлете, словно демон тьмы в дремоте, И под люстрой, в позолоте, на полу, он тень простер, И душой из этой тени не взлечу я с этих пор. Никогда, о, nevermore!

Ворон 

 Перевод С. Муратова (2003)

Как-то сидя у камина, в час ночной, забывшись книгой, Над приятными листами позабытых древних знаний Задремал я… Вдруг стучатся, тихо так – совсем неясно: Будто кто-то нежным стуком сон нехочет мой нарушить. «Вот и гость» – ворчу я в дреме – "стукнул в дверь моей каморы - Хоть бы так, зачем нам воры". Как не вспомнить день ужасный, что Декабрь принес ненастный: Блики света от огня лижут пол вокруг меня; Ждал я утра, но напрасно я искал в томах прекрасных Прекращение печали по утерянной Линор - Той девице лучезарной, что зовут в Раю Линор Безымянной здесь с тех пор. Вкрадчивый и жуткий шорох в складках занавес бордовых Наполняет душу страхом мне доселе незнакомом. Чтоб унять лишь сердца трепет, я твержу в надежде встретить Гостя или молодицу, что сегодня в дверь стучится: «Это только гость усталый стукнул в дверь моей каморы, Так и есть, зачем нам воры». И когда душа окрепла, я пошел судьбу изведать: «Сэр»,– приветствовал я в мыслях – "извините, что не быстро Двери вам я открывал – слишком тихо стук звучал; Слишком тихо вы стучали в двери комнаты моей, Да и сон мой был сильней", – тут открыл я дверь каморы - Нет ни гостя и ни вора. Так стоял я изумленный, в мрак полночный погруженный, Сомневаясь, грезя сон, недоступный с давних пор. Тщетно ждал я признак жизни, но не смог нарушить извне Тишину, как мне в укор прошуршала ночь: «Линор!» Это я шепнул и эхом мне вернулось имя это, С эхом, спутником поэта. В комнату назад, за двери, чтоб огонь души умерить, Я вернулся; вскоре снова я услышал стук знакомый. «Несомненно стук сей странный»,– я сказал, а сам за ставни: Посмотреть, что там в окошке, может это были кошки Или ветер там стучится в окна дома моего, Ветер – больше ничего. Быстро распахнул я ставни и в окно ввалился странный, Величавый и забавный с давних пор известный малый - Черный Ворон – вестник бед – он за всех держал ответ. Ни малейшего поклона, без задержки, с видом Лорда, Взгромоздясь на бюст Паллады у порога моего, Сел – и больше ничего. Я, конечно, улыбнулся, от печали вдруг очнулся, Видя столь нелепый вид птицы страшной из Аид. "Твой хохол ощипан в битве и задор твой очевиден, Но скажи зловещий Ворон, что во Мраке жил суровом, Как зовут тебя повсюду, где Плутона Мрак всегда" Каркнул Ворон: «Никогда». Я был полон удивленья, слыша птицы заявленье; Хоть ответ ее был вздорен, и не понят мной тогда, Мы не можем не признаться, что навряд ли может статься, Чтобы где-нибудь на свете, вот так просто, как всегда Сядет птица вам над дверью и заявит без труда Громко имя «Никогда». Да, сидящий одиноко над дверями гордый Ворон Говорил одно лишь слово, как молитву в час суровый; Ни крылом нешелохнувши, ни пером невстрепенувши, Он сидел, а я промолвил: "Как друзья мои тогда Утром он уйдет туда, где Надежды – навсегда!" Каркнул Ворон: «Никогда!» Вздрогнул я в тиши полночной, услыхав ответ столь точный. "Несомненно затвердил он это слово, как Беда Посетила вдруг сурово жизнь хозяина младого, Понесла рекой бурливой, все Надежды разорила, Унесла любовь, удачу и счастливые года Этим словом «Никогда». Отвлекаясь от печали, улыбнувшись, как вначале, Сдвинув кресло до порога, где сидел на бюсте Ворон, Опустился я в раздумьях на подушки, чтоб обдумать В размышлениях мятежных образ птицы, что всегда Изможденная и злая, предвещала в те года Хриплым криком «Никогда». Так сидел я весь в догатках, без вопросов, даже кратких, К птице, чей горящий взор был как совести укор. Утомившись от раздумий, я склонился к той подушке, Чей лиловый бархат нежный под лучами люстр всегда Манит искоркой надежды, но, как понял я тогда - Не прильнуть ей – Никогда! Воздух вдруг весь заструился, дымный аромат разлился От кадила Серафима, чьи шаги глушил ковер. «О, несчастный»,– я взмолился – "видит Бог – я исцелился, Наконец-то в облегченье он послал ко мне забвенье - Чашу чудного напитка от Линор на все года!" Каркнул Ворон: «Никогда!» От такого предсказанья я вскричал: "О, зла созданье! Кем ты послан, Вещий Ворон, буря ль занесла сюда, На пустынный берег суши, где сгорели наши души, В этот дом, кошмаров полный,– правду мне скажи, когда Получу я исцеленье" Заклинаю Богом я!" Каркнул Ворон: «Никогда!» Я взмолился: «Ворон Вещий, птица ты иль дух зловещий» Мы ведь оба верим в Бога, что над нами Мир весь создал; Ты скажи душе печальной, можно ли в Эдеме дальном Встретить душу той Линор, что святая с давних пор, Лучезарную подругу обнять можно ли когда" Каркнул Ворон: «Никогда!» «Все теперь, с меня довольно» – закричал я – "будь хоть вольной Птицей или бесом ночи, возвращайся в царство Тьмы! Не оставь своих мне перьев, как приметы черной лжи! Я один хочу остаться, так что с бюста прочь лети! Вынь жестокий клюв из сердца, прочь лети и навсегда!" Каркнул Ворон: «Никогда!» С той поры сидит зловещий, гордый Ворон, Ворон Вещий На вершине бюста словно черный траурный убор. Он сидит в застывшей позе с взглядом Демона в дремоте, И от лампы свет струится, тень бросая на ковер, Но моя душа из тени, что колышится всегда Не взлетит уж никогда!

Ворон

Перевод Г. Аминова (2004)

Полночь мраком прирастала; одинокий и усталый Я бродил по следу тайны древних, но бессмертных слов. Усыпляя, плыли строки; вдруг раздался стук негромкий, Словно кто-то скребся робко в дверь моих волшебных снов. «Странник, – вздрогнув, я подумал, – нарушает сладость снов, Странник, только и всего». О, я помню, дело было в декабре унылом, стылом, И камин ворчал без силы, уступая теням спор. Страстно жаждал я рассвета, – тщетно проискав ответов, Утешений в книгах ветхих – по потерянной Ленор, По прекраснейшей из смертных с чудным именем Ленор, Чей был смертный час так скор. Шорох шелковой портьеры, вкрадчивый, глухой, неверный, Теребил, тянул мне нервы, ужас полнил существо, Так что, страхи отгоняя, я твердил как заклинанье: «О ночлеге просит странник у порога моего, О ночлеге молит странник у порога моего, Странник, только и всего». Вскоре, мужества исполнясь, я шагнул как в омут в полночь: «Сэр… мадам… – не знаю, кто вы – не ищите строгих слов: Я в дремоте был печальной, и так тихо вы стучали, Вы столь слабо постучали в двери дома моего, Что, я думал, показалось…» – распахнул я дверь рывком – Темнота и… – ничего. В тьму недвижным впившись взглядом, замер я; и будто рядом Ангел снов и страхов ада черное крыло простер. Тишина была полнейшей, темнота была кромешной, И лишь призрак звука нежный шепот доносил: «Ленор!» Это я шептал, и эхо возвращало мне: «Ленор!» - Эха бесполезный сор. В комнату вернувшись грустно, без надежд, в смятенных чувствах, Я услышал те же стуки, – чуть ясней, чем до того. Я подумал: "Да ведь это у окна скребется ветер; Гляну – и в одно мгновенье будет все объяснено, Сердце стоит успокоить – будет все объяснено… Ветер – только и всего!" Но едва открыл я ставню, как на свет, с вальяжной статью Благородной древней знати, ворон выступил из тьмы. Не смущаясь ни секунды, извинений, даже скудных, Предъявить и не подумав, он уселся над дверьми - Как на трон, на бюст Паллады взгромоздился над дверьми - Наяву взирать на сны. Видя гордое величье, видя, как смешно напыщен Этот лорд из рода птичьих, скрыть улыбку я не смог. «Ты, хоть временем потрепан, но уж, верно, не из робких; Так скажи: на тех дорогах, что ты в жизни превозмог, – Звали как тебя в том аде, что ты в жизни превозмог?» Каркнул ворон: «Nevermore». Сей бесхитростною речью, сколь скупой, столь человечьей, Удивленный бесконечно, я воззрился на него; Потому как, согласитесь, смертным раньше и не снилось, Чтобы птицы громоздились над порогами домов, Чтоб на бюсты громоздились над порогами домов - Птицы с кличкой «Nevermore». Ну а ворон, в грусти словно, молвил только это слово, Будто в этом самом слове вся душа была его. И замолк, перо не дрогнет; из меня же слабый, робкий Выдох вырвался негромкий: "Я друзей сберечь не мог, - Так и он к утру исчезнет, как надежды до него". Рек здесь ворон: «Nevermore». Звук в ночи таким был резким, так пугающе уместным, Что я дернулся с ним вместе, под собой не чуя ног. "Но, конечно, – бормотал я, – это весь запас словарный, Что какой-то бедный малый заучить ему помог, Хороня свои надежды и кляня тяжелый рок Бесконечным «Nevermore». Ворон все же был забавен, и, чтоб грусть свою разбавить, Я, дела свои оставив, кресло выкатил вперед; В нем усевшись поудобней перед бюстом с птицей гордой, Разрешить решил я твердо, что имел в виду сей лорд, Что имел в виду сей мрачный, старый, мудрый птичий лорд, Говоря мне «Nevermore». Так сидел я отрешенно, в мир догадок погруженный, Ну а ворон взглядом жег мне, словно пламенем, нутро; Головой клонясь устало на подушки бархат алый, Вдруг с тоскою осознал я, что склониться головой - Что на этот алый бархат лишь склониться головой Ей нельзя, о – nevermore! Вдруг как будто сладость дыма от незримого кадила Воздух в комнате сгустила, ангельский донесся хор. «Глупый! – я вскричал. – Бог, видя, как горьки твои обиды, С ангелами шлет напиток для забвения Ленор! Пей же снадобье, пей жадно и забудь свою Ленор!» Каркнул ворон: «Nevermore». «О, вещун – пусть злой, все ж вещий! – птица ль ты, иль зла приспешник!- Послан ли ты силой грешной, иль тебя низвергнул шторм - Сквозь безмолвье светлых далей, через брег, где волны спали, В этот дом, юдоль печали, – говори: до сих ли пор Есть дарующий забвенье сладкий сон средь вечных гор?» Каркнул ворон: «Nevermore». «О, вещун – пусть злой, все ж вещий! – птица ль ты, иль зла приспешник! Заклинаю Небесами, Богом, чей так мил нам взор: Сей душе, больной от скорби, дай надежду встречи скорой - Душ слияния с Ленорой, с незабвенною Ленор, С той прекраснейшей из смертных, смертный час чей был так скор». Каркнул ворон: «Nevermore». «Будь ты птица или дьявол! – этим словом ты доставил Сердцу многая печали! – так закончим разговор! Убирайся в ночь, обратно! Прочь лети, в объятья ада! Там, наверно, будут рады лжи, что молвил ты как вор! Прочь из жизни, сердца, дома! Растворись в ночи как вор!» Ворон каркнул: «Nevermore». До сих пор во тьме сердито все сидит он, все сидит он Над моей мечтой разбитой, в сердце дома моего; Черный огнь меж век струится, будто демон в нем таится, Да и тень зловещей птицы в пол вросла уже давно; И душе моей от этой черной тени не дано Оторваться – nevermore!