Ворон. Тень Заратустры

Вересов Дмитрий

– Это тот, который лет тридцать назад нарвался на рифы? – спросил один из бывалых моряков.

Ответил ему седой старик из его же команды:

– В Тарсусе я как-то земляка встретил. Так он говорил: на борту «Надежды» был тайный груз русского императора. Вроде шел в персидский Хармуз, а последний раз его видели на Сокотре, потом – бесследно пропал. Только я слышал, что в период малых приливов времени равноденствий неподалеку от Абд-эль-Кури не раз замечали корпус «Надежды». Он появляется из воды, будто всплывает, как фата-моргана, всего на каких-то полчаса. Подойти к нему нельзя. Тот, кто пытался, назад уже не вернулся.

– До меня тоже доходили эти истории. А тут, представляете, передо мной на полке стоит его копия. Высота мачт или длина

снастей – наверное, все соответствовало действительности, только во много крат меньше и выполнено так искусно, что, казалось, вот-вот услышишь свисток боцмана и все это оживет, перестав быть игрушкой. Я настолько увлекся, что не сразу услышал голос хозяина лавки: «Если его пустить по воде, ветер надует паруса, и «Надежда» пойдет в порт назначения». Он и не смотрел в мою сторону. Как и тогда, когда я вошел в его мастерскую, он сидел, не поднимая головы, и стругал из красного дерева деталь нового судна. «Сколько лет назад погиб фрегат, а ты словно видишь его воочию, – сказал я ему, а сам подумал: будто бы ноги твои ступали по его палубам, а руки трогали снасти». Мастер словно услышал мои мысли, поднял на меня взгляд и произнес: «Так оно и было». «Тогда расскажи, что ты знаешь об этом?» – попросил я. Он раскурил пенковую трубку, от его самосада я чуть не задохнулся, хоть и устроился на бочонке возле входа.

«Ты слышал, моряк, что фрегат шел с грузом?»

«Да, – ответил я. – Но никто не знает, с каким и куда».

«Я знаю, что знаю. Тогда я был молод, и со мной еще не случилось несчастья. Ноги мои были целы, лоции знал не по картам, как лоцманы нынче. На Абд-эль-Кури меня наняли провести русский фрегат до Фарсана. Красное море – коварное море. Недаром Баб-эль-Мандебский пролив так зовется. Да и у Фарсана – множество рифовых островов. Без лоцмана – не обойтись. Едва «Надежда» вошла в Пролив Слез, поднялся туман, да такой, что не видно руки. Туман был живым, как дыхание джинна. Он поднимался и падал в истоме, покрывая все липкою влагой. Я знал все подводные мели, теченья, но стало мне страшно. Капитан и команда были спокойны. Ко мне обратился русский эмир, хранитель их тайного груза и мой переводчик. Говорил по-арабски как бог и по виду не скажешь, что он чужестранец. Одет в галабею, на голове – куфия и укаль бедуина. "Я вижу твое смятенье. Но судно зовется «Надежда», а значит, и путь свой найдет, иншаллах. Доверься чутью и воле Всевышнего. Ведь лоцман на море – все равно что в пустыне поэт". "Все знаю, но все же в тумане идти, как слепому, наощупь?" "Ты помнишь, сказал Аль-Маари, великий слепец:

Я слеп от рожденья, но было даноДругим озариться мне светом.В пучинах сомненья я мутное дноМог видеть прозреньем поэта.Бескрайние страны в любые концыЛегли многоцветно пред вами,Но часто, вы, зрячие, – только слепцы.Слепые же видят бескрайность сердцами".

Лоцман затих и дотронулся до фрегата. «Пролив миновали, как будто во сне. Всю дорогу хотелось узнать мне, что же находится в трюмах, но так и не решился спросить. Да и вряд ли сказали бы… Правда, в Фарсане я кое-что понял. Эмир Тадж-аль-Фахр, не знаю, как звали его россияне, сказал мне, прощаясь: "Знание – в сердце, Ахмад". Так что не верю я в гибель фрегата».

– Я брел вниз, не замечая ни стен цитадели, ни финикийского гранита мостовых. Капитан уже заполнил все бумаги, но нашего бузотера, из-за которого мы оказались на Арваде, выпустить могли только утром. Тогда мы надумали перекусить, а после решать, что делать дальше. Мы зашли к алеппскому армянину. У Закара, как нам сказали, – лучший кебаб, а осьминога он вымачивает в винном соусе. Заметив в моих руках «Надежду», Закар улыбнулся: «Хороший мастер – Ахмад. Знает свое дело». «Как всякой

лоцман», – гордый покупкой, ответил я. «Лоцман? – вдруг изумился он. – Вы шутите. Он никогда не покидал Арвада. В детстве он разбился, ныряя с прибрежных скал. Но выжил. Ходить, правда, уже никогда не мог. Так и живет в своей лавке. Мастерит корабли, иногда кто-нибудь их покупает, как вы, например…» Он пожал плечами. А я ничего произнести не мог.

– Он просто обвел тебя вокруг пальца и всучил свой товар, – вздохнул один из слушателей.

Матрос стянул с себя берет и тряхнул черными локонами. Серьга в ухе, сверкнув, дернулась. Глаза его потемнели под насупленными бровями.

– Вряд ли, – угрюмо произнес он. – Я тоже не верю в гибель «Надежды».

– И правильно, парень. Ах ты, холера ясна… – расчувствовавшись, выдохнул старый моряк.

Знакомое ругательство заставило Эдмонда Радзивила выйти из задумчивости. Князь рассмеялся. Значит, ему не показалась, что послышалась польская речь.

– Гарсон! – позвал князь. Прикинув, какая выпивка устроит всех, он крикнул: – Скотч! – и тут же пояснил шустрому турчонку в замызганном фартуке: – Я угощаю.

Моряки из Гданьска не меньше Радзивила обрадовались неожиданной встрече. Веселые и компанейские ребята, они представили князю своих товарищей, французов и шотландца – рассказчика по имени Александр. Захмелевшие матросы вскоре начали куролесить, на столике появились кости. Наудачу выбросил и Радзивил. Зарики упали пятеркой дубль. Эдмонд собрал их, потряс в руке, закрыв глаза, и заново кинул. Выпали пятерка и шестерка. Все завороженно глянули на Александра.

Где-то в уголках губ у шотландца промелькнула улыбка. Он дунул на кулак с зажатыми в нем костями, легко подбросил их. Они упали поочередно двумя шестерками. За столом кто-то крякнул, кто-то застонал, будто на кон был поставлен родовой замок Радзивила. Взгляды уперлись в черноволосого.

– Достаточно, – неожиданно сказал он. – Передаю свой ход, – обратился он к седому матросу. – Мне пора.

Он оглянулся на стойку, возле которой ему сигналили товарищи по команде.

Только под утро Эдмонд Радзивил покинул таверну. На пристани, у дощатого дебаркадера, он нанял каик. Турок в яркой шелковой рубахе ловко управлялся длинной лодкой, похожей на изящную рыбу. Каик легко лавировал среди огромного множества шлюпов и кораблей, стоящих в гавани. На «Каледоне» его встретил вахтенный. Наконец в своей каюте, оставшись один, князь почувствовал, что его клонит ко сну. Едва он положил голову на подушку, как провалился в объятия Морфея. Ему виделись неясные очертания русского фрегата, медленно пробирающегося сквозь дымку тумана. Слышался отдаленный звон колокола. На секунду князь очнулся от сна, понял, что «Каледон» снялся с якоря, успел посожалеть краем мысли, что так и не удалось познакомиться ближе со странным юношей в таверне, и снова погрузился в сон.

День обещал быть жарким. Парило, как перед грозой, но того тяжелого давления, какое чувствуешь, предощущая шторм, не было. Радзивил вышел на палубу освежиться, пока не начался ливень.

– Небольшая болтанка, сэр. Вам нездоровится? – Капитан Мак-Клосски заметил болезненную бледность лица Радзивила.

– Вчера позволил себе некоторые излишества. Теперь вот голову ломит.

– Тогда, князь, нет лучшего средства, чем промочить горло. Я пошлю к вам стюарда.

– В таком случае, сделайте милость, составьте компанию.

Столик в каюте уже был сервирован к их приходу. На инкрустированном столике возвышались разномастные графины. От прикрытых блюд тянуло горячим запахом пряностей.

Стюард стоял спиной к двери у секретера. Склонившись, он листал оставленную князем книгу. Радзивил купил рукопись у переписчика на засиженной голубями площади Сераскира. Продавец утверждал, что это значительная часть «Зиджа Улугбека», знаменитого труда по астрономии. В исчисленьях князь не сильно разбирался, но о рукописи, попавшей сложными путями в Стамбул, был наслышан. Изумленное выражение лица Радзивила Мак-Клосски понял по-своему.