Ворон
Шрифт:
Навстречу Барахиру и Маэглину повернулась бело-облачная дева. Совсем негромко, чтобы не потревожить покой спящих, заговорила она… В голосе ее был простор — представлялись широкие, плодородные поля, глубины воздуха наполненные солнечным светом. Можно было слушать этот голос, не понимая и смысла слов, любоваться им, как пейзажем, или музыкой:
— В честь спасенных жизней эльфы и люди, нынче ночью будут пировать. Нет — не здесь, конечно, не на этом мрачном месте, где густая тень еще лежит. На полях, с людьми, с родными вместе, где костер из света звезд горит.
— Да. — кивнул Барахир. — На одну ночь мы останемся. Посмотрим этот праздник. Тем более —
Но тут лицо юноши омрачилось. Он с трудом оторвал взгляд он прекрасного лика девы, с тревогой взглянул на небо, и совсем тихо, боясь, что кто-то незримый стоит где-то совсем рядом и подслушивает, прошептал:
— Опасно нынче праздники устраивать. Вот мы тоже праздник устраивали и…
— Я знаю. — так же тихо, словно ветерок, в кроне молодой березы, прошептала дева. — Но сегодня нам ничего не грозит. У меня дар предвидения…
— Вы, ведь, были сегодня на крыше. Маэглин, если бы он мог, выразил бы вам благодарность — вы спасли ему жизнь, но за мгновенье до того я почувствовал… Почувствовал холод леденящий. Будто бы и зимний — до самых костей он меня продрал. Значит, зло рядом… Да — вы сильнее зла, но все-таки… Все-таки мало ли что… Вы не знаете…
— Я знаю. — немного печально улыбнулась ему дева.
Тут в разговор вступил витязь черноволосый — супруг лебедицы:
— Тот, о ком ты говоришь, всегда рядом с вами людьми, особенно в роковые мгновенья. Очень он внимательно за вами следит. Даже внимательней, чем за нами, эльфами. Уж он то знает, как можно извратить ваши души… Но хватит об этом. Говорим вам: сегодня будет настоящий праздник и никто нам не помешает. Остаетесь ли вы?
Маэглина закивал, с любовью глядя на эльфийскую деву. Он уже и не помнил своего недавнего наважденья. Она же говорила:
— Конечно, разные слова бывают. Бывают дорогие, но чаще все — пустые. Лишь редкие, как звезды на небе мерцают — слова могучие, святые. Через глаза мы выражаем, всю форму чувства, искренность его. В словах же — точно ювелира хрупкое искусство — из формы делаем обличие всего. И, если дар пропал, не хочешь ли его вернуть; скажи — хоть на мгновенье ль, милые друг, мечтал; все чувства в формы обернуть?
Маэглин попятился — теперь он хотел оставаться немым, ему страшно было выражать свои чувства словами…
— Ну что же. — улыбнулась тогда дева. — Быть может, до окончания ночи, решение твое еще перемениться. А теперь: подождите немного, и мы пойдем.
Барахир с Маэглином, отошли чуть в сторону, уселись на тех скамейках, на которых днем сидели придворные. Некоторое время пребывали в молчании, с наслаждением наблюдая за тем, как эльфы ухаивают за выздоравливающими.
Вот прилетели, откуда-то с запада белые голуби, принесли в лапках амфоры, в которых, казались были уложены кусочки солнца. Обратились голуби эльфами, подошли к лежащими, и отдавали им этот сияющий свет. Слышен был заботливый, нежный голос девы:
— С Луною, песню споем мы высоким ветрам. Вы увидите праздник сегодня — он так сродни вашим детским мечтам!
И тут же голос ее плавно перелился в настоящее пение:
— Скоро первая, вечерняя звезда, Взойдет на тихом небе, Видений мягкая, спокойная чреда, Шепнет о снах, о звездном нежном хлебе. И там, на бархате небес лучистом, БлеснетНа глазах многих слезы печальные выступили, хотя и не ведали они, в чем причина этих слез. Кто-то из них, с трудом подбирая непривычные слова, сипловатым, грубым, но плачущим, жаждущим изменится голосом вымолвил:
— Красиво… А нам нельзя было таких песен петь!.. Вот… А еще… Очень хорошо… Понравилось мне… Еще-то можно?!..
Конечно, дева исполнила эту просьбу. Судя по всему, петь таким чудесным, неземным голосом было для нее даже легче, чем говорить обычные слова. Она одну за другою спела еще несколько песен, и были они столь же спокойны, как и наливающееся все больше бархатным светом чистейшее небо.
А пела она все про звезды, и Барахир и Маэглин в нетерпении смотрели на этот бархат, удивляясь, почему же не появляется еще первая звезда. Как могла она после такого пения не появиться — то даже удивительным казалось…
Но вот и первая звезда. Сначала из-за щербатой стены питейного двора выглянул, точно озираясь, ее тоненький лучик. Затем, выглянула и вся она.
В этом месте, еще недавно суетном, наполненном кровью и болью, теперь появилась красота волшебная. Легкий, серебристый звон разлился в воздухе; тени у стен сгустились, но эти тени отнюдь не пугали — нет, — в каждой из них было некое таинство. В каждом из этих затемненных уголков появились теперь некие таинственные образы, каждый из которых сладко шептал что-то. Хотелось к каждому из этих образов подойти, понять, что такое шепчет он.
А дева белой лебедицей подлетела к скамьям на которых сидел Барахир с Маэглином. Она обратилась к Барахиру:
— Зачем молчать, когда говорить хочется? Ведь, ты же стихами говорить хочешь. Как же можно стихи в себе сдерживать, да и зачем?
Барахир даже тут же подхватил:
— Послушайте: нынче с тоскующим пеньем, По небу летят журавли, Их девять, и с черным, как ночь опереньем, Они девять ясель во тьму понесли. Не знаю, что это — откуда виденье, Кого же во тьму они унесли? И мне не забыть их унылого пенья, И мне не забыть, как черны журавли…Барахира пробивала дрожь, он шептал:
— Простите, простите меня. Я уж не знаю, что такое… Но, знаете — я так, до дрожи ясно увидел этих девятерых Черных журавлей! Именно девятерых! Я и не считал, а вот сердцем почувствовал, что их девять. Позади, за их крыльями будто разлита была пылающая кровь, даже жарко на этот густой свет глядеть было. Летели они во тьму, чтобы с нею слиться, и девятерых младенцев с собою несли — вот что самое страшное то…
Эльфы оглядывались: в тенях появилось что-то напряженное. Вот, откуда-то издали, из скоплений бедных домов, долетел крик младенца…