Воронежские корабли

в которой рассказывается о том, как царь Петр посылал к орловскому воеводе четверых драгун с бумагой, и как они ехали, и что видели, и о чем меж собою разговаривали

В городе Воронеже было корабельное строение. Со всей России гнали сюда мужиков и везли разные припасы. Но сколько ни гнали, сколько ни везли – ничего не хватало: ни припасов, ни мужиков. Корабельное строение было как прорва.

Государь Петр Алексеевич писал указы: орловскому воеводе – давай уголь

и яблоки, усманскому – давай солонину и хлеб, белоколодскому – лес, елецкому – холстину, землянскому – еще что, и все – давай, давай!

Конечно, воеводы, псы несытые от века, брали с избытком, драли с мужика три шкуры, совсем в отделку разорили.

Главным же разорением была повинность. Людей угоняли на корабельное строение не жалеючи, и села пустели. И мужики от воеводского грабежа и повинностей сильно обесхлебели. Они стали бегать с верфей и писать царю челобитные: «От брегантинного строения и от протчех повинностей мы обезлошадели и кормитца нам стало нечем. Помилуй, государь».

Но Петр Алексеевич такие жалобы почитал за воровство и велел мужикам потачки не давать.

Однажды шаутбенахт полковник Балтазар Емельяныч де Лозьер написал государю рапорт:

«Господин Бонбардир! Прикажи давать в кузницы угольев довольно. Жалуются мастера и кричат, что угольев нету, затем-де наше дело стало. Прошу твоего, господин Бонбардир, жалованья, не давай больше мастерам кричать и жалиться».

Как-то раз утром, после адмиралтейского гезауфа, захотелось государю пожевать моченого яблочка. Он кликнул своего повара Фельтена и велел подать. А Фельтен сказал:

– Вчера последнюю бочку докушали.

Тогда Петр Алексеевич подписал бумагу, к которой была приложена адмиралтейская печать. Печать изображала корабль в полном оснащении и заглавную латинскую литеру «Р».

Адмиралтеец господин Апраксин назначил четырех драгун и велел им доставить царскую бумагу в близлежащий городок Орлов. И там передать ее в руки воеводе.

За старшого с драгунами поехал ефрейтор Афанасий Песков. Он был родом из Орлова и ехал туда с охотой.

Был март. Весна близилась, снег побурел, слежался, сделался ноздреватый. Дул гнилой ветер. Дорога была трудная, неудобная. Кони то и дело проваливались по бабки. Ехали шагом.

Орловский большак в то время был людный, проезжий. Он шел от Воронежа до Тамбова. Городок Орлов лежал на пути.

Драгуны ехали, глядели по сторонам. По правую руку расстилалась степь, по левую – на горизонте – синел лес, Усманский бор.

Часто встречались длинные обозы. На воронежское корабельное строение везли лес, хлеб, железо, убоину. Говяжьи туши лиловели из-под рыжих рогож. Коняги падали, выбиваясь из сил. На них злобно кричали возчики.

В селе Усмани Собакиной навстречу драгунам попалось человек с двадцать мужиков. У них были связаны за спиной руки, многие шли без шапок. Мужиков вели пешие солдаты.

Афанасий Песков и начальник пешего конвоя приложили ладони к войлочным треуголам, поздоровались.

– Нетчики? [1] – спросил Песков.

– Они, – сердито сказал пеший начальник. – Дураки! Которые есть по третьему разу с верфей бегают, а все в свою деревню.

–

Родимая сторонка, – вздохнул Песков. – Куда ж еще побежишь?

Он был добрый мужик и жалел нетчиков. Нo один из связанных дерзко засмеялся.

– Теперя ученые, – сказал он, – теперя знаем, куды бегать.

– Поскалься у меня! – равнодушно сказал конвойный и пихнул мужика ружьем.

Песков проводил их взглядом и покачал головой.

– Эх, и окаянная же наша должность, – плюнул он. – По мундиру, по шарфу – как бы солдаты, а что делаем! Хуже профостов…

– Крест целовали, – сказал драгун Зыков, – присяга.

Он был служака: прикажут – отцу родному спустит шкуру.

Песков ничего не сказал.

От Воронежа до Орлова считали двадцать пять верст. Песковские драгуны выехали из города не рано и по дорожной неудобности только к обеду сделали половину пути, добрались до села Бобякова.

Тут Афанасий скомандовал привал, и драгуны, привязав коней к плетню, пошли в кабак. Он стоял при дороге, на нем никакой вывески не виднелось, но на крыше торчал длинный шест с привязанным к нему пучком седого ковыля. И это обозначало: кабак.

В избе было многолюдство – мужики и солдаты. И некий проезжий дворянин, коего вчерашнюю ночь под Тресвятским селом обобрали разбойники. Он сам был из города Усмани, в Воронеж ехал по компанскому корабельному делу, а его обобрали. Деньги – сто сорок рублев – взяли и лошадей. Деньги в штаны были зашиты, в гашник, но все равно – нашли: свой холоп, Костентин-кучер, вор, собака, указал. И сам ушел с душегубцами, а его, боярина, голого и босого, на дороге кинул. И вот он теперь добирается до города – яко наг, яко благ, яко нет ничего. Да еще и царь, его императорское величество, спросит.

– Этот спросит! – засмеялся пьяный мужик. – Этот из души три души вынет!

Драгун Зыков строго поглядел на мужика, и тот стушевался.

А хозяин, кабатчик, лысинкой и белой бородкой похожий на святителя чудотворца Миколу, сказал, что такое душегубство все от кораблей, что до корабельного строения по тутошним местам про разбойников и не слыхивали.

Зыков и на кабатчика поглядел строго: он был служака.

Когда драгуны закусили, Песков скомандовал ехать. И они поехали дальше.

В сумерках показался невысокий вал и деревянные башни городка Орлова. В двух церквах наперебой звонили к вечерне.

С реки Усманки тянул гнилой ветер. Дело шло к весне.

из которой узнаем, что было написано в царевой бумаге и как Прокопий Ельшин не успел от начальства схоронить в лесу пегого мерина

В Орлове-городке люди жили дерзкие, стреляные и битые. Они прежде частенько с татарами-ногайцами сшибались: те налетят со степи, в лисьих шапках, в халатах, в кожухах овчиной вверх, – и не успеешь ахнуть, как стадо коров угонят или бабенок на жнитве прихватят, покидают через седла. Глядеть в степь надо было зорко.