Воронограй

Лихарев Николай Осипович

— Тут-то, друже, и начался позор наш… Княгиню-тётку от жадности перекосило всю. Встала она молча из-за стола, подошла к брату Василию да и говорит: «Покажь-ка пояс-от, племянничек любезный: плоха я на глаза-то стала!..» Вижу, Василий дрожит весь, я ему глазами этак показываю: не снимай, мол!.. А тётка опять: «Не ломайся, племянничек дорогой: не сымешь сам — силой велю снять!..» Не выдержал я, вскочил с места даи стал рядом с братом Василием. «Как так, — говорю, — тётушка, силой велишь снять? Украли мы, што ль, его у тебя?! Не сымай, Василий!» — говорю я брату. А княгиня-тётка словно

взбеленилась. «Воры вы, — кричит, — оба, и отец вор был, да и невестин отец вор! Воровская и честь вам!.. Снять, — кричит, — пояс с него: сыну моему владеть им по праву!» Поднялась, друже, свалка… все на нас с братом… Сняли пояс с Василия, нас на двор вы толкали…, Господи! Сраму-то, сраму-то что было!..

Князь Дмитрий умолк и в отчаянье схватился руками за свою кудрявую голову. Видно было, что он наяву переживал весь позор той минуты…

— Хоть и велик срам-то был, а всё же то было дело семейное, своё, домашнее… — задумчиво проговорил князь Иван, — ныне на все земли и царства великий князь московский позор принял!.. Неужто так-таки и отдаст он Москву татарве?!

— Чего не отдать, коли, почитай, отдал уже! Сотен пять царевичей всяких да мурз из Орды привёл с собою! — махнул рукой Дмитрий. — Отчину свою, наследие великого князя Дмитрия, отдать! Какой же он великий князь московский после того?! Холоп он татарский, и больше ничего! — с горечью добавил Дмитрий.

Два дня тому назад князь Дмитрий Шемяка неожиданно приехал в Козельск. Незадолго перед этим великий князь московский вернулся из татарского плена. Хан Улу-Махмет освободил его за громадный выкуп. Деньгами заплатил великий князь татарам больше двухсот тысяч рублей… С великим князем из Орды приехало много знатных татар. Ходила упорная молва, что кроме денег великий князь отдал татарам все Московское княжество; себе, говорили, оставлял только Тверь…

Такие тёмные и недобрые вести привёз из Москвы Шемяка князю Можайскому…

И они вместе думали и толковали теперь, как спасти от позора русскую землю…

— Неужто для того дед наш весь свой век бился с татарвой, чтоб внук охотой ярмо опять на себя надел?! — говорил Можайский. — Будто кроме Василия нет и других наследников!..

— Знамо, посовестливей Василия найдутся! — подхватил Дмитрий, и в его тёмных глазах промелькнула насмешка. — Взять хоть бы тебя, княже, с братом…

— Ну, куда уж нам! — совершенно искренно отозвался Можайский, не заметив иронии. — Тебя с братом — другое дело… И по отчине вам выходит!.. Особливо тебе: всем взял — и умом и дородством!..

Хозяин говорил то, что думал. В его словах не было ни лести, ни заискивания. Князь Дмитрий прекрасно знал это. Про себя же он был твёрдо убеждён, что коли уж садиться кому на московский стол, то только ему, Дмитрию…

Пока между гостем и хозяином шла эта беседа, через северные ворота по Московской дороге в город въехало двое саней. Каждые были запряжены в две лошади, гусем; задние сани были, однако, наряднее; в них сидел только один путник, закутанный с головой в тяжёлую меховую шубу; в передних — простых розвальнях — ехало четверо: трое были одеты в обыкновенные нагольные тулупы, а на четвёртом сверх тёплого кафтана была накинута чёрная монашеская

ряса…

Миновав ворота и несколько кривых проулков, сани выехали на Соборную площадь; кучер передних саней, ехавший верхом на первой гусевой, остановил лошадь у княжеского двора, спрыгнул наземь и что есть силы стал барабанить в калитку…

На дворе залаяли псы; тяжёлая дубовая калитка наполовину приотворилась, и показалась голова старика сторожа.

— Что за люди такие? — спросил он, недоверчиво оглядывая путников своими подслеповатыми глазами.

Парень сказал несколько слов; калитка снова захлопнулась, загремели засовы ворот, и через минуту сани въехали во двор. Задние сани, в которых сидел только один путник, подъехали почти к самым ступеням крыльца княжьих хором; вторые остановились в нескольких шагах позади.

Князь Иван Андреевич и его гость продолжали ещё беседовать, когда на пороге горницы показался дворецкий. При виде слуги хозяин умолк и сделал рукой знак брату.

— Что тебе? — досадливо спросил он.

— Боярин с Москвы к твоей княжеской милости… — с низким поклоном произнёс дворецкий. — Спрашивает, не тут ли, мол, князь-от Дмитрий Юрьевич?

Князь Дмитрий живо обернулся в сторону слуги.

— Меня спрашивает?! А имя своё сказывал боярин?

— Боярин Иван Ларивоныч Старков, государь… а с ним товарищи: три сынка боярских да черноризец…

— Князь Иван! — обратился Дмитрий к хозяину. — Вели скорей звать боярина: друг он мне, а коли ищет, видно, дело важное есть!..

— Зови сюда боярина, — приказал дворецкому хозяин, — а кои с ним, пусть в сенях ждут…

Через несколько минут в княжескую горницу вошёл приезжий боярин. Это был худощавый, небольшого роста старик с редкой, седой бородой и хитрыми, плутоватыми глазами. Расшитый золотом светло-зелёный бархатный кафтан с высоким козырем, унизанным жемчугом и каменьями, указывал на знатность приезжего.

Сделав шаг от порога, боярин отвесил по поклону хозяину и гостю, каждый раз касаясь рукою земли.

Князь Иван, не вставая с места, ответил гостю на его приветствие и указал рукою на скамью недалеко от себя…

Иван Ларионович Старков, ближний боярин великого князя Московского Василия Васильевича, был, конечно, и раньше знаком князю Ивану Андреевичу Можайскому; но двоюродный брат государя недолюбливал хитрого и пронырливого старика… Где бы ни появился боярин Старков — он всюду вносил с собою смуту и раздор…

Неожиданное появление его и теперь не было приятно хозяину; он недоумевал, по какой причине Старков разыскивает князя Дмитрия.

— Ну, сказывай о своём деле, Иван Ларивоныч! — обратился Дмитрий к нежданному гостю, после того как тот выпил стопку мёду, предложенную ему хозяином.

— Уж такие-то дела, государь, такие дела, что и вымолвить страшно! — жалобным голосом заговорил старик. — Отатарились мы совсем, сами головой в петлю лезем… Не мы ноне в почёте у государя великого — татарва проклятая… Мы-то холопами верными ему были, а мурзы да ханы советчиками да друзьями любезными стали… Всё для них, всё им… И казной, не глядя, жалует, и землёй, не меряя, верстает!.. За грехи, видно, наши послал на нас Господь времена такие…