Вороново крыло
Шрифт:
Фрэн не очень-то понимала, однако медленно кивнула.
— Поэтому мне необходимо знать, что случилось с той девочкой восемь лет назад. Может, я смогу во всем разобраться. Понять, почему Кэтрин погибла.
— Тело Катрионы так и не нашли.
— Знаю. — Вода в электрическом чайнике закипела, но Юэн не обращал внимания. В его голосе снова появилось раздражение. — Это-то я знаю. Пойдемте, — сказал он, направляясь к выходу. — Пойдемте. — Чуть было не схватил ее за руку, но вовремя одумался.
Фрэн прошла следом за ним в тесноватую прачечную комнату с раковиной, стиральной машиной и сушилкой для белья. Комнатушка маленькая, темная — ремонт, сделанный во всем доме, ее не коснулся. В воздухе пахло сыростью.
— Наверняка
Внутренняя сторона буфетной дверцы облезла — краску уже много лет не подновляли. Фрэн увидела метки фломастером — так измеряли рост детей. Напротив каждой метки стояло имя и дата. Юэн показал на нижнюю:
— «Б». «Б» — значит Брайан, младший брат Катрионы. Мне о нем следователь рассказал — я спрашивал. А это — Катриона. (Метка была розовой.) Вот какой она была всего за месяц до смерти.
— Для своих лет совсем маленькая.
Фрэн невольно умилилась. Кэсси хотя и младше, однако ниже всего на пару сантиметров.
Похоже, Юэн забыл о том, что предлагал чаю. Он побрел в кухню и сел на стул, обхватив голову.
Фрэн стояла, не зная, как быть. И поняла — тут ничем не поможешь. Когда она пробормотала, что ей пора, он будто не услышал.
Фрэн карабкалась вверх по склону. Ей хотелось убежать как можно дальше, чтобы не видеть это жалкое зрелище: умный, образованный мужчина совсем пал духом. Он ищет закономерность в смерти дочери, разглядывает старые метки на дверце буфета; он одержим идеей докопаться до истины, разгадав тайну исчезновения другого ребенка. Может, им движет чувство вины? Вины за то, что он был плохим отцом.
Собака, поначалу прыгавшая вокруг Фрэн, понеслась вперед. Они вышли на ровный участок, за которым следовал крутой подъем. Все вокруг напиталось водой, в рытвинах лежал талый снег, отсыревший торф упруго пружинил. В канавах со стоячей водой отражался бледный диск солнца, за ночь повсюду собрались лужи и даже небольшие пруды. Фрэн с собакой забрели в озерцо — широкое, но неглубокое. Фрэн прошлась по самой середине, разбрызгивая воду; она подумала, что Кэсси была бы в восторге.
«Нет, одной мне здесь не выжить», — решила Фрэн. И дело не только в том, что не с кем поговорить на серьезные темы, например о гибели Кэтрин и ее отце. Не с кем просто поболтать — о всяком. Например, о мужчинах — Фрэн чувствовала, что ей в жизни не хватает мужчины. Хотелось в этом сознаться, пусть шутя, обсудить всякие возможности. Здесь такое невообразимо — не поймут. Фрэн скучала по обычным женским посиделкам с болтовней о тряпках, диетах, о том, кто как провел выходные, — словом, по всему тому, что раньше презирала. Фрэн всегда считала себя женщиной независимой. Сильной. А теперь, по возвращении на Шетланды, ей недоставало общества подруг.
Местные всегда будут видеть в ней чужую. Всегда. Кэсси научится говорить с шетландским акцентом, выйдет замуж за парня из местных, но все будут помнить о том, что ее мать — приезжая. Вот если бы она поселилась здесь на правах жены Дункана Хантера, отношение к ней было бы иным. Ее в какой-то степени приняли бы. А так… Фрэн не представляла, как может стать своей.
Конечно, жили на островах и другие приезжие. Не один или два — сотни человек. Подобно ей и Юэну, они пытались устроиться на новом месте. Некоторые в своем стремлении походить на местных дошли до абсурда: записывались на курсы прядения, изучали местный фольклор, перенимали акцент. Фрэн видела их в городских кафе и ресторанах: они сидели группками, вырядившись в кардиганы с традиционным узором Фэр-Айла и свитеры из шерсти ручного прядения. Встречались они ей и в киноклубе, на книжном фестивале. Другие приезжие предпочитали жить своей жизнью. Для них жизнь
Но прогулка на свежем воздухе приободрила ее. Вспомнив детство, Фрэн задорно шлепала по лужам. И последняя мысль прозвучала уже с изрядной долей самоиронии. В конце концов, разве плохо посвятить всю свою жизнь искусству?
Фрэн стала взбираться по склону, ориентируясь на выложенную из камня стену. Так далеко она еще не заходила. Гуляла Фрэн обычно с Кэсси, а та быстро уставала. И вообще начинала хныкать и ныть, как только они выходили из дома.
Фрэн поднялась выше, к болотам. Снег после дождя таял — быстрые ручейки устремлялись по ложбинам в камне, просачивались через слой торфа, увлекая за собой частицы земли и глины, и вырывались на поверхность, стекая по склону холма. Для серьезных оползней достаточно будет всего одного ливня. Фрэн слышала выступление Алекса Генри по радио. Он говорил, что не последняя причина оползней — выбивание пастбищ: на склонах пасется слишком много овец, они выдергивают траву вместе с корнями, разрыхляя верхний слой почвы. Поэтому очень хорошо, что система субсидирования меняется и фермерам больше не будут платить за каждую овцу. У Фрэн тогда мелькнула мысль: а ведь для таких высказываний нужна смелость. Фермеры его точно невзлюбят. Несмотря на то что Алекс — местный, для островитян он с его убеждениями еще больший чужак, чем она. Фрэн слышала, как родители, поджидавшие детей на игровой площадке перед школой, злословили на его счет. Она тогда подумала: а есть ли у Алекса хоть один настоящий друг?
Собака, несмотря на крутизну склона, все время мчалась впереди. Но вдруг остановилась и зашлась лаем. Фрэн позвала ее, но собака не подчинилась. Пришлось идти к ней через весь склон, скользя на голой глинистой земле. Мэгги стояла на самом верху крутой торфяной насыпи. Дождь размыл почву, и большие комья земли с булыжниками сдвинулись, обнажив нижний слой черного торфа. Собака энергично рыла и, когда Фрэн снова позвала, обернулась, но осталась на месте. Как раз в этот момент из-за тонкой пелены туч выглянуло солнце. Оно висело низко над холмом, освещая все неестественным, ядовито-желтым светом. В лучах солнца очертания собаки, камней, склона сделались особенно четкими, как будто прочерченные с сильным нажимом.
Тяжело дыша, Фрэн наконец добралась до самого верха насыпи и принялась ругать собаку — она жалела, что вообще ее оставила. И вдруг замолчала, схватив псину за ошейник и оттаскивая, — под грудой камней что-то виднелось. Сандалия. Детская сандалия. Кожа выцвела, пряжка потускнела. Собака бешено лаяла, вырываясь с такой силой, что Фрэн, державшая ее за ошейник, испугалась — как бы не задохнулась. Потом Фрэн заметила клочья ткани. Желтый хлопок. И восковые очертания маленькой ноги, совсем белой на фоне черного, волокнистого торфа.
Глава двадцать седьмая
Мобильный Переса зазвонил в ту минуту, когда он говорил с матерью по городскому. После беседы с Алексом Генри Перес вернулся домой и решил, что дольше тянуть нельзя. Он еще не знал, что скажет, но позвонить было надо. Налив пива, Перес набрал номер.
— Ну, что? — сразу спросила мать. Даже не поинтересовалась, как продвигается расследование, хотя об убийстве девушки наверняка слышала, уж по местному радио точно. — Подумал? Решил?
Голос ровный — не хотела на него давить, но Перес чувствовал ее волнение. Больше всего на свете мать мечтала о его возвращении домой. Казалось, даже больше, чем о внуках.