Ворошиловский стрелок (Будет немножко больно, Женщина по средам)
Шрифт:
— И что же ему надо?
— Не знаю… Не разговаривала. Я бросала трубку. — Он так и не успел ничего сказать?
— Успел…
— Катя! — повысил голос старик. — Ну что, я так и буду из тебя каждое слово клещами тащить? Что он сказал? Чего хочет? Чего пристает?
— Он хочет, чтобы я его навестила.
— Ага, — старик покачал головой. — Понятно. Оживает, значит. И что дальше? Посетишь, полюбуешься на него… А дальше?
— Ничего! — Катя передернула плечами… — Он позвонил, я тебе рассказала… Вот и все.
— Тут во дворе поговаривают, что он в отдельной палате лежит? Вроде Пашутин ему устроил… — старик попытался заглянуть Кате в глаза.
— Да ладно, деда. —
— Заскучал, значит, калека недобитый!
— Говорит, извиниться хочу.
— Да?! — не столько удивился, сколько возмутился старик. — Прости меня, Катенька. Больше не будет, да? Он что, на ногу тебе в троллейбусе наступил? Скажите, пожалуйста, оно извиниться хочет! — старик употребил средний род «оно» как крайнюю степень презрения, дескать, и не о человеке речь, а о существе каком-то поганом, ползающем, пресмыкающемся. — Ему ведь не только перед тобой каяться надо, во дворе поговаривают, что из той квартиры частенько раздавались крики о помощи… Девичьи крики, между прочим!
— Деда! — укоризненно протянула Катя. — Проехали. Все. Я пошла. Мне пора.
— А улыбаться кто будет? — хмуро спросил старик.
— Я и улыбаться буду, — Катя поцеловала старика в щеку. — Пока, деда!
Доминошники сидели на обычном своем месте, отгороженные от остального двора кустарником, детским садом, песочником для малышей, мусорными ящиками. Возле свалок постоянно толклись местные пенсионеры, ветераны войны и труда, бывшие учителя, журналисты — в надежде разжиться пустой бутылкой, которую можно сдать, поломанным стулом, который еще можно починить, одежкой, которую еще можно было носить. Быстро расхватывали старые матрасы, куски стекла, обрезки досок. Везучим доставались и детские вещи, телогрейки, пальто — вещи выбрасывали, когда кто-то решался на обновку, когда вырастали дети, когда помирал кто-то…
Проходя мимо этих железных коробов, старик всегда настороженно косился в их сторону — нет ли чего дельного, нечем ли поживиться. Но обычно его опережали, появились настоящие профессионалы этого промысла, которые еще до рассвета обходили окрестные свалки. Им и доставалась основная добыча.
Подойдя к игрокам, старик протиснулся к скамейке, сел на краешек. Ничего в его действиях не было необычного, предосудительного, и он, наблюдая за собой как бы со стороны, остался доволен. Хорошо себя вел, неназойливо. Одновременно и на виду, и в глаза не лезет. За игрой почти не следил, все внимание было направлено в узкий просвет между зарослями клена — там был виден подъезд, который его сегодня интересовал больше всего. Старик ждал, когда подъедет на своем вишневом «Опеле» Борис Чуханов — сегодня пробил его час, настала его очередь. Но проходило время, освобождали места проигравшие, вместо них рассаживались застоявшиеся болельщики, а «Опеля» все не было. Старик тоже уходил домой, наблюдая за подъездом из кухонного окна, снова спускался к доминошникам. Он не торопил события, выглядел спокойным, усталым, смирившимся со своим возрастом.
Уйдя в очередной раз через кусты к дорожке вдоль дома, старик решил подняться к соседке, уж очень благоприятной была обстановка — ни одного человека вокруг, который мог бы увидеть, что он входит в чужой для него подъезд. Сначала накормил кота — вареная рыба, оставленная хозяйкой в кастрюле, заканчивалась, и вскорости ему придется самому искать, где бы чего купить.
Старик знал, что Борис рано или поздно приедет, и решил заняться подготовкой. Выдвинул стол на середину кухни, поставил на него
Выглянув в очередной раз в окно, старик чуть не вскрикнул от неожиданности — «Опель» стоял у подъезда. Значит, дичь пришла на водопой, пора начинать охоту. Он принес винтовку на кухню, установил на подушке. Уже вставляя патрон в ствол, отметил про себя, что опять выбрал разрывной. Авось и сейчас получится, подумал старик.
Прильнув к окуляру, начал медленно осматривать машину, потом подъезд. Жара всех загнала в тень, и скамейки, разогретые на солнце, были пусты. Старик поднял прицел до уровня окон второго этажа, но ему не удалось ничего рассмотреть — шторы были задернуты. Все понятно — жара.
И снова он опустил прицел вниз. В поле зрения опять попала машина. Старик, не торопясь, почти любуясь ею, переводил перекрестие нитей с руля на подфарники, потом осмотрел колеса — резина была новая, ребристая, непривычно широкая. Потом обратил внимание, что стекло на передней дверце приспущенное. Это его обрадовало — значит, хозяин вот-вот должен вернуться, в квартиру он поднялся ненадолго. Видоискатель скользнул вдоль машины, и старик увидел круглую крышку бензинового бака. Неожиданно крышка как бы колыхнулась, сдвинулась в прицеле. Сместив ствол вправо, старик увидел, что Борис уже сидит за рулем — машина колыхнулась под его весом. «Наверное, мягкий ход у нее, — подумал старик. — Был».
Борис рассматривал какие-то бумаги, не торопясь трогать машину с места, и старик понял, что приближается та самая единственная секунда, которую он ждал — маялся целую неделю.
Сначала он сместил ствол обратно влево, к крышке бензобака, потом переместился вправо и чуть вниз. Теперь, по его прикидкам, ствол был направлен как раз в центр бензобака. Цель была достаточно большой, промахнуться было трудно. В то же время он помнил, что времени у него очень мало, Борис мог тронуть машину с места в любую секунду.
— А сейчас, моя милая, тебе будет немножко больно, — прошептал он. Палец его коснулся курка и начал медленно, медленно нажимать. — Потерпи, детка, сейчас будет… — и в этот момент почувствовал, как винтовка вздрогнула в его руках, как бы чуть шевельнулась. Это был выстрел.
Старик замер на какое-то время и через секунду услышал то, что надеялся услышать, — взрыв. Значит, все правильно, расчет оказался верным, рука не дрогнула, и винтовка не подвела. А такие машины заправляют хорошим бензином, до краев заполняют…
Результат должен быть хорошим, подумал старик, увидев краешком глаза полыхнувший над машиной огонь. И не столько услышал, сколько внутренним чувством ощутил вскрик многих людей. Но сделал над собой усилие и отвернулся от окна. У него было немало важных и срочных дел, для того чтобы любоваться огнем, черным дымом или беготней соседей по двору. Сначала прикрыл раму окна и опустил щеколду. Потом поправил занавеску, убрав даже ту маленькую щель, которая понадобилась ему для выстрела. Теперь уже никто не сможет смотреть на это окно с пристальным подозрением.