Воровка

Назаренко Анна Алексеевна

Рисса размазала слезы вялой рукой. Какая же она все-таки дура. Наивная мелкая дура. Ну хорошо хоть Аргейл сдох. Туда ему, мразоте, и дорога. Спасибо Ремису и за то, что этот урод не будет жить, пока их тела гниют в могилах или пеплом носятся по ветру. В то, что этот Танатон, кем бы он ни был, их пощадит, Рисса не верила ни на секунду.

Врач придирчиво осмотрел Риссу с ног до головы. Зачем-то мазнул пальцем по ее щеке, стирая слезы.

— Злость — это хорошо, девочка, — сказал он тихо, глядя Риссе в глаза. — Она придает сил, а они тебе вскоре очень пригодятся. Только побереги ее немного. Сегодня вас судить не будут, и у нас есть время

на операцию. Нельзя же допустить, чтобы ты не могла стоять перед повелителями на коленях?

Из груди Риссы вырвался хриплый клекот, отдаленно напоминающий смешок. Да, некрасиво получится, если ее придется вкатывать на гравиносилках. Голову рубить будет, наверное, очень неудобно.

Часть 24

После разговора с Танатоном остаток дня прошел для Ремиса удивительно спокойно. Он вернулся в класс к началу следующего урока, и никто не выволок его из-за парты, чтобы всыпать за прогул. Его отлучки будто бы никто не заметил, кроме ребят, на перемене тихонько перешептывавшихся и тыкавших в Ремиса пальцами. Ему было плевать на них. Вообще на все плевать. Элдриж мог сколько угодно подначивать его, провоцируя на драку или другую глупость — Ремис даже не слышал, что этот ублюдок бормочет.

Его трясло. Стилус дрожал в руках, когда Ремис пытался что-то записать, из-за чего сегодняшние конспекты здорово напоминали дневник сумасшедшего. Обычно он старался вникать в суть того, что пытаются донести до них учителя, но сейчас мозг наотрез отказывался воспринимать информацию. Оперативки не хватало — вся была занята повелителем Танатоном, Аргейлом и девчонками.

До сих пор не верилось, что он вернулся с третьего этажа живым. Еще меньше верилось в то, что благодаря ему пришла в движение та самая страшная репрессивная машина Империи, о которой было столько разговоров на Таларме, и покатилась прямо на Аргейла. Или нет? От этой мысли Ремиса начинало трясти вдвое сильнее. Танатон не сказал, что именно ждет надзирателя. Что если ему всего лишь выговор объявят, назначат какое-нибудь унизительное наказание, и на этом дело кончится? Это послушнику достаточно было рот открыть не вовремя, чтобы лишиться головы, а для полноправных ситхов действовали совсем другие правила. Даже вшивый надзиратель ценился выше, чем десятки таких, как Ремис — низкородных детей, из которых еще не известно, что вырастет.

Если Аргейл останется в живых и на своей должности, Ремису лучше уйти в гробницы и там потеряться. Старшаки поговаривали, что где-то в Долине живет странноватый ситх-отшельник, который берет под свое крыло беглых послушников-неудачников, учит их, испытывает, и после этого позволяет самым способным вернуться в Академию. Хреновая перспектива, но лучше уж так, чем остаться у Аргейла в группе.

А у девчонок даже такого шанса не будет. Ремис молился, чтобы их не поймали. Может, повелитель Танатон и был нормальным мужиком, но слова "поступят по справедливости" он сказал так, что Ремиса мороз до костей пробрал. "Справедливость" в Империи могла означать все, что угодно, кроме "понять и простить".

За обедом к Ремису подсел Кир. Впервые общение с другом не принесло никакой радости: его расспросы раздражали, Ремис едва сдерживался, чтобы не огрызнуться. Его глодало чувство, будто он должен сейчас быть не здесь и заниматься чем-то совершенно другим. Чем-то, что могло повлиять на его судьбу, на судьбы девочек — хотя бы немного.

— Ремис, ты сделал все, что мог. — Кир был,

как всегда, хладнокровен и рассудителен. — Повелитель справедлив и мудр. Не знаю, оставит он Аргейла в живых или нет, но надзирателем ему точно больше не быть.

Ремис торопливо набил рот месивом из проваренной крупы и мясной подливки, чтобы не ляпнуть в ответ что-то обидное. Кир так говорил, будто был лично знаком с Танатоном и точно знал, чего от него ожидать. Вот Ремис — понятия не имел. До сих пор Танатон казался именно таким, каким Ремис представлял идеального правителя: сильным, безжалостным, но умным и справедливым. Минут двадцать Ремис даже был от него в восторге. Но если жизнь его чему и научила, так это тому, что "казаться" и "быть" — это две большие разницы, а один хороший поступок еще ни о чем не говорит.

— Если нет, мне крышка, — буркнул Ремис, прожевав вязкую и пресную, но сытную массу. — Кстати, насчет твоей сестры: я ничего не сказал, но повелитель, по-моему, сам догадался. Если она попадет под раздачу, я тут ни при чем.

Кир отнесся к заявлению удивительно философски:

— Она сама захотела в это ввязаться. Для меня главное, что ты не заложил ее и меня. Значит — настоящий друг. А Дильхаш… Надеюсь, ее не казнят. Все остальное она заслужила.

Ремис даже взбодрился:

— Ничего себе у вас любовь! Она же тебе родня. Неужели не переживаешь?

— Родня, — подтвердил Кир с кислым видом. — Своя кровь и все такое. Да только Диль и ее матери на это плевать. Понимаешь, у меня хорошая, но простая семья: ни богачей, ни ситхов, ни выдающихся людей у нас в роду никогда не было. А мамина сестра, мать Дильхаш, каким-то чудом выскочила замуж за ситха, и мы сразу для нее чернью стали. Дильхаш вообще с нами общаться брезговала: видите ли, у нее папа могущественный и родовитый, а родственники по материнской линии ей только родословную портят. Видал я таких сестер знаешь где… — Кир замялся, подбирая выражение покрепче, но то ли не вспомнил таких, то ли постеснялся говорить. — Словом, спасибо, что не выдал ее. А то, что она через нас с тобой пыталась какую-то интрижку провернуть и теперь может на этом погореть, — не наше дело. Я ей ничего не должен.

На том и разошлись. Им обоим предстояли еще пять часов занятий, и Ремис понятия не имел, как выдержит их — особенно если кому-то из учителей вздумается его спросить или дать группе задание на самостоятельную работу. Но все обошлось: Ремис спокойно дотянул до ужина, после которого сразу поплелся в казармы, отсыпаться. На домашку сил не было — пусть висит до лучших времен. Если они наступят, конечно.

Снилась ему такая жуткая муть, что Ремис впервые в жизни обрадовался истеричному вою будильника. Когда он продрал глаза, на планшете его уже дожидалось извещение: "07:00 — общий сбор. Явка строго обязательна".

Отправителем значился надзиратель Дован Ясх. И пока другие ребята удивленно пялились в экран и обсуждали, что бы это могло значить, Ремис пытался сдержать счастливый смех, рвущийся из груди.

Он-то прекрасно знал, что на самом деле в сообщении говорилось: "Ты будешь жить, Ремис".

* * *

Надзиратель Ясх был гораздо моложе Аргейла, но держался точно так же — надменно и неприступно, как высокородный господин, вынужденный общаться с чернью. По-хозяйски расположившись в кресле Аргейла, он смотрел на послушников с нескрываемым презрением. Не злобой, нет — так богачи смотрят на нищих, попавшихся им на глаза. Прогнать бы прочь, да руки пачкать не хочется.