Воровская правда
Шрифт:
— Вас же пятеро в камере, так это что… шестым?
— Ты вместо Фили будешь, его переводят в «Матросскую Тишину». Следаки на него что-то крупное откопали, скорее всего срок добавят.
Небо, голубое еще минуту назад, стало беспросветно серым. Заморосил дождь. Мелкий, частый. Он был таким же противным, как осенняя простуда.
Петряк остановился, поднял воротник и недовольно проворчал:
— Прорвало. Теперь до самой зимы такая сырость будет. Я вот что у тебя хотел спросить, Лука, неужели это правда, что ты замочил Керосина?
Петряк
Лука немного помолчал, а потом тихо признался:
— Правда, Петряк.
Тот улыбнулся, сверкнув золотыми коронками, и отвечал дружески:
— А ты молоток, Лука. Хотя чего не сделаешь, когда припрет по-настоящему.
И Лука по хитроватой физиономии Петряка догадался, что от него невозможно утаить ни один тюремный секрет. СИЗО для вора такой же родной дом, как для медведя дремучий лес.
— Вот здесь как раз и приперло.
— Эй, начальник, в камеру хочу! Или ты меня простудить решил? Так не рассчитывай, раньше положенного срока все равно не сдохну, — заорал Петряк в зарешеченное небо, где по толстым прутьям вышагивал с автоматом в руках плотный сержант. У охранника заканчивался второй год службы, и он видел себя уже на мягком душистом сеновале в компании самых симпатичных сельских девчат.
— Чего орешь?! — зло крикнул сержант. — Не посмотрю, что ты авторитет, могу и прикладом между лопаток хряснуть.
Самым замечательным в его службе было то, что практически любой его поступок оставался безнаказанным: можно было не только смазать по роже зэка, который ему чем-то не понравился, но и натравить злобного пса на любого осужденного. И даже если кто-то из них затаил черную обиду, то можно было не расстраиваться по этому поводу — каждый отслуживший солдат мгновенно растворялся в бескрайних просторах России, и найти его было невозможно.
— В камеру бы его ко мне, — вполголоса огрызнулся Петряк, — я бы научил его дышать почаще.
Глава 20 РАЗГОВОР ПАХАНОВ
Орех явился в карантинный барак в сопровождении четырех «гладиаторов», на лицах которых отражалась решимость и готовность к действиям. Они напоминали свирепых бультерьеров, способных разорвать на части всякого, на кого укажет царственный перст их повелителя. Для них не существовало никаких авторитетов, кроме Мишки Орешина, а о Варяге они наслышаны не были.
Локалка охранялась солдатами из спецподразделения ФСБ, и своим внезапным появлением Орех давал понять, что его слово в колонии значит куда больше, чем авторитет пришлого смотрящего.
Зэки при появлении Ореха поспешно расступились. Всем еще был памятен случай, произошедший две недели назад: смотрящий колонии повелел опустить двух мужиков за то, что те посмели разговаривать с ним в пренебрежительном тоне. Сначала он влепил каждому из них по оплеухе, а потом отдал в пользование своим быкам.
Орех ступал по
— Почему ты не здороваешься, Орех? В чужую хату вошел, а пидорку с головы не сбрасываешь?
— Уж не в кумовья ли вы играете, чтобы перед вами шапку ломать? — злобно пробасил смотрящий. — Где Варяг?
Вор скосил глаза в сторону — за разговором напряженно наблюдали остальные блатные. Тут Орех понял свою ошибку — глупо было являться в карантинный барак в сопровождении всего лишь четырех бойцов. Сейчас он был совершенно беззащитным. При желании блатные могли исколоть его гвардию перьями в первую же минуту ссоры.
Дверь биндюги неожиданно распахнулась, и в узком проеме показался Варяг. С минуту он внимательным и цепким взглядом изучал смотрящего и его свиту, а потом, улыбнувшись, широким жестом радушного хозяина пригласил гостя к себе:
— Проходи, Миша, а я ведь тебя ждал!
Блатные отступили на шаг, и Орех уверенно прошел вовнутрь.
Подобные встречи с глазу на глаз были правилом среди законных. Эти беседы очень смахивали на переговоры политических лидеров, когда даже ближайшее окружение не должно знать, о чем они там толкуют.
Орех неторопливо опустился на стул и осмотрелся. Каморка Варяга отличалась от всех комнат, которые он видел в колонии. Если у прочих авторитетов на стенах можно было увидеть только голых баб с растопыренными ногами, то комната Варяга напоминала уютный кабинет научного работника. На полке, у койки, стояли книги в толстых замусоленных переплетах. На дощатой стене висела картина, на которой был изображен пейзаж тундры. Картина была написана почти профессионально, и было ясно, что художник с заполярными широтами знаком не понаслышке.
— Оценил? — усмехнулся Варяг. — Я ее написал, чтобы как-то заглушить скуку. Мне разок уже приходилось чалиться за Полярным кругом. Тогда казалось, что более гнилого места невозможно отыскать на всей земле, а когда отпарился, так эти сопки мне стали по ночам сниться. Я хочу тебе сказать, Миша, что скучнее, чем на нарах, может быть разве что только в могиле.
— Я смотрю, что ты, помимо воровских ремесел, еще и кисть в руках толково держишь! — хмыкнул Орех. — И книжки от безделья почитываешь? — Он перевел взгляд на толстые тома.
Разговор получался странным.
— Все зависит от настроения. — Варяг взял с полки одну из книг. — Шопенгауэр… Слыхал о таком?
Орех широко заулыбался:
— В первой моей ходке был один немец с такой фамилией. Погоняло у него было Шоп. Круглый педик! Тот не из таковых? А может, твой философ его батяня?
— Можешь быть уверен, что твой немец просто однофамилец герра Артура Шопенгауэра. Хотя бы потому, что разминулись они лет на сто с хвостиком! Знаешь, за что мне нравится этот философ?