Воровской цикл (сборник)

Олди Генри Лайон

Всем хватит.

— Та-а-ак, — медленно тянет Карп, озирая «поле брани». — Разбираться будем. Тимошка!

Из угла выбирается насмерть перетрусивший лосятник.

— Свяжи-ка этого, бугая. А после рассказывай: кого это ты сюда навел, падина?!

* * *

— ...Дык дочка это Филатова! — оправдывался Тимошка, бегая глазками. — За нами увязалась. «На гулянку!» — и все тут. Ить куда девать было, Карп? — уже и пришли, почитай.

— Гнать надо

было, — хмурый Карп ворочал шеей, будто желая разодрать ворот рубахи. — А теперь што? Теперь што, я тебя, дурака, спрашиваю?! Батьку ее Петюнечка кончил; этот, неприятная сила, Петра насмерть зашиб. Ить они ж молчать не станут, девка с лешаком-то! А порешим — в деревне хватятся. Да и ссылочные...

Карпуха покосился на вас с Княгиней.

Губами пожевал.

— Ин ладно, Бритого купец прислал, волей-неволей, не о том речь! А ты? — он пристально уставился на Княгиню.

— И меня прислал, — не задумываясь, ответила Рашель. — Говорила уже. Запамятовал, солдатик?

— Пошто?

— Не твоего ума дело. Бритому пару слов передать, по мажьей части. Тебе те слова слышать без надобности. А ты вцепился клещом! — по нужде, и то с тобой! «Попка» на вышке, вот ты кто, солдатик!..

— Ты мне зубы не заговаривай! — неожиданно озлился Карп. — Вот приедет купец, тогда и отвечу за грехи. Ежели што не так, сам первый и повинюсь перед вами обоими. А пока: запрем мы вас в овине, вместе с лешаком да девкой. От греха подальше. Думаете, не видал я, как вы убегти пытались, еще и девку с собой волокли? До утра посидите, чай, не околеете! А ты, Тимошка, дуй в Кус-Крендель, Ермолай Прокофьича буди да сюда тащи. Хучь волоком, хучь как. Пущай решает.

На полу заворочался душа-Силантий.

Сел; стонать принялся.

— Сбегут, — булькнул разбитым носом.

— Кто — сбегит?

— Эти. Колдуняки...

— А ить верно. Могут, — всерьез задумался Карпуха. — Только отчего ж раньше не сбегли?

— А раньше, кубыть, и не сбирались-то! — подвякнул Тимошка.

— Молчи, пропадужина... Вишь, я-то им дорогу заступил — и никуда не делись, мажье семя! Может, не так страшен черт...

Карп помолчал — и вдруг ухмыльнулся, явно придя к какому-то решению.

— Вставай, Силантий, неча разлеживаться! Тащи образа, распятие тащи, нательный крестик сымай, коли есть! — на овин снаружи навесим. Да досками крест-накрест дверь заколотим. А под порог мертвяка неотпетого, неприкаянного положим. Хучь того же Филата — Петьку нести тяжелей. Звестное дело — колдунам через покойника переступать никак нельзя. А иконы да распятие стены оборонят. Не сбегут.

— Дык эта? может, ишшо...

— Делай, што велено!

— А бабы? — вновь подал голос Тимошка.

— А што бабы? — Карп коротко зыркнул на бледную Марфу с дочкой, и те дружно закивали журавлями колодезными, заранее на все соглашаясь. — До утра тут переночуют, ничего с ими не сделается! Язык-то прикусят, коли жизнь дорога!

Очнувшийся Федюньша молча буравил «артельщиков» и Тимошку тяжелым взглядом; но в овин пошел

сам, не стал ерепениться. Акульку, которую от страха трепал мелкий озноб (аж зубы клацали!) тебе пришлось нести на руках. Княгиня шла впереди, гордо подняв голову и даже не глядя на уцелевших разбойничков; словно говорила всем своим видом: «Я, конечно, до утра посижу, но вот приедет купец — вам тут всем мало не покажется!»

Однако Карпуха был тверд, и решение свое менять не собирался. Да и карабин все время держал наготове. Это он, конечно, правильно...

Дверь овина захлопнулась за вами, и снаружи деловито застучали молотком. Сквозь стук слышно было, как Карпуха дает последние наставления. Наконец лосятник убежал в безумную ночь, спеша с донесением к купцу, и неугомонный Карпуха принялся указывать Силантию, куда вешать иконы и распятие.

Ты в темноте ощупал стены, дверь. Стены — из бревен, не своротишь. А вот дверь... Хоть и крепкая, но против Федьки может и не устоять. Ежели вдвоем навалиться...

Молоток стих, послышались удаляющиеся шаги. Что, уходят?! Вас без надзора оставляют?! Неужто так колдовства боятся?! Нет, остановились...

Они говорили тихо, надеясь, что вы не услышите — но кое-что все же разобрать удалось:

— ...в избе... следи... не подходи близко, мало ли... мажье семя... стреляй, ежли што... а я говорю — стреляй!..

Значит, овин будут держать на прицеле издалека, скорее всего, с двух сторон, и чуть что — стрелять. Вышибешь дверь — огребешь пулю. Силантий белку в глаз бьет. Небось, твой-то глаз покрупнее беличьего...

Голоса смолкли.

Прислушивавшаяся вместе с тобой Княгиня тряхнула головой.

— Ну, здравствуй, Друц. А я-то предостеречь тебя хотела. И вот сама... — она не договорила, обернулась к Федьке Сохачу:

— Давай руки, герой. Развяжу.

В углу тихо всхлипывала Акулька, трезвея с каждой секундой.

XVIII. РАШКА-КНЯГИНЯ или УХОДЯ — УХОДИ

Впереди шли поющие, позади играющие на орудиях,

а посредине девы с тимпанами... Псалтирь, псалом, 67

— ...да, — наконец бросил Друц, запуская обе ладони в соль с перцем, в кудри свои буйные, отросшие на воле куда шибче твоих. Словно выдрать их с корнем решил, баро. — Да, Княгиня. Неладные дела. Ходи, чалый, ходи в поле, умер твой хозяин...

И уставился на тебя в упор.

Еще слов ждал? Нет, Валет, не будет больше слов, все сказала, что знаю. Про Мордвинск, про поезд в ад, про игры княжеские, полуполковничьи, облавные... «Варварские». Про искалеченное тело на мраморном столе. Все сказано, тихо, коротко, вполголоса, хотя и подслушивать некому да незачем: Акулька все скулит, тянет ниточку, ей не до нас, а Федюньша-убивец как выпятился в темноту, так и не шелохнулся по сей час.