Восемь Фаберже
Шрифт:
Ради встречи с ним Штарк заставил Молинари во второй раз получить российскую визу, как тот ни отбрыкивался. Первая виза американцу не понадобилась: он собирался лететь в Москву выручать попавшую в неприятную историю красавицу Анечку Ли, но она сама добралась до Нью – Йорка. Тогда Штарк с Молинари искали старинную кремонскую скрипку, в первый раз исчезнувшую в Петербурге в 1869 году, а в 2012-м украденную у московского скрипача. Анечка была влюблена в растяпу – музыканта, Молинари – тщетно, как тогда казалось Штарку, – надеялся, что эта блажь у нее пройдет. Теперь Анечка Ли жила с Молинари в Гринвич – Виллидж и, кажется, даже не жаловалась на его нерегулярный рабочий график, периоды безденежья и некоторое
– Почему ты не можешь встретиться со своим Винником один? – спрашивал Молинари Ивана. – Он даже не сказал пока, что за работу хочет нам предложить. Наверняка это какая-нибудь очередная русская афера вроде той истории с Рембрандтом. Не доверяю я вашим этим олигархам, или как они теперь называются. Я таких обычно помогаю ловить, а не работаю на них.
Именно «история с Рембрандтом» – неожиданная развязка давнишнего похищения драгоценных картин из Бостонского музея – в свое время свела Штарка с Молинари. Она вообще оказалась поворотной точкой в жизни Ивана, до той поры тихого банковского служащего, помогавшего клиентам вкладывать деньги в искусство. Теперь Штарк ничего не имел против «очередной русской аферы»: его больше не пугали приключения. Кроме того, у него два месяца назад родилась дочь. И хотя Иван чувствовал прилив счастья всякий раз, когда брал ее на руки, он, как всякий свежеиспеченный отец, не вполне осознанно нуждался в отпуске по уходу от семьи. Так что он отвечал Молинари:
– Если ты ждешь, что я впутаю тебя в албанскую или, скажем, эфиопскую аферу, ждать тебе придется очень долго. Приглашение я выслал, так что подними свою итальянскую задницу со стула и сходи в консульство.
Последнее слово произнесла, к счастью для Штарка, Анечка Ли.
– Я бы хотела съездить в Москву, повидаться с подругами, – задумчиво и без всякого нажима, как это было ей свойственно, сказала она Тому за ужином.
Наутро он подал документы на визу, но в Виннике и его заказе продолжал, как видно, сомневаться. Теперь, в кабинете финансиста на сорок пятом этаже стеклянной башни в «Москва – Сити», сыщик вел себя так, словно ему предлагали заняться слежкой за неверным мужем или поисками пропавшего вчера из дома сорванца – подростка.
– Мистер Винник, я прилетел издалека и хотел бы узнать, какое дело вы хотите предложить нам с Иваном, – сказал Молинари вроде бы вежливо, но все равно каким-то неприятным тоном.
Винник понимал по-английски, но говорил, видимо, плохо, поэтому в комнате их было четверо; переводчик, как хамелеон, сливался с фоном, именно так, видимо, представляя себе профессиональное достоинство синхрониста. Теперь он встрепенулся, готовый тотчас же передать слова Винника американцу с секундным отставанием. Но финансист некоторое время молча смотрел Молинари прямо в глаза. Том спокойно выдержал его взгляд.
– Видите ли, мистер Молинари, – начал Винник наконец. «С американцем-то говорит на «вы», все-таки советский человек – не вытравишь это из нас», – подумал Штарк. – Видите ли, так совпало – только я успел навести о вас некоторые справки в Америке, как у вас обнаружился русский партнер и вышел на меня. Я считаю, такие совпадения нельзя игнорировать.
– Простите, а по какому поводу вы наводили справки? – поинтересовался Молинари. – Я работаю на страховые компании, помогаю вернуть пропавшие ценности, чтобы избежать выплат. У вас есть страховой бизнес?
– Да, но он здесь ни при чем. Мне нужна ваша – выходит, Иван, и твоя – помощь в одном частном предприятии. Связанном с яйцами.
Иван быстро перевел взгляд на переводчика, чтобы поймать на его лице неизбежное секундное смятение. «Яйца» можно было перевести двояко; но лингвист колебался недолго, прежде чем выбрать слово eggs.
–
Молинари покачал головой.
– Я слышал, что у семьи Форбс в Нью – Йорке была крупная коллекция этих яиц, но они продали ее русскому миллиардеру… не припомню фамилию, – сказал он.
– Виктору Вексельбергу, – кивнул Винник.
– Да, кажется. А остальные эти яйца, я слышал, все в музеях – в Америке и у вас в Кремле. Это такие… штуковины вроде пирожных из золота и камней, очень старомодного вида. Все, больше я ничего о них не знаю.
– Иван, можешь что-нибудь добавить к тому, что сказал твой партнер?
Штарк в свое время много работал с московскими коллекционерами, помогая им превратить свои собрания в выгодные инвестиции, но о Фаберже не знал почти ничего: поклонники царского ювелира ему раньше не встречались. «Экзамен, что ли, он нам устраивает?» – с раздражением подумал Иван. Но ответил Виннику вежливо и как мог обстоятельно: потерять заказчика еще до того, как станет ясна суть заказа, было бы глупо.
– Фаберже был придворный ювелир, кажется, швейцарец. Царь… не помню, который из них… стал заказывать ему пасхальные подарки для жены. Каждое следующее яйцо Фаберже делал затейливее предыдущего, и эти подарки стали традицией, которая прервалась только при большевиках. После семнадцатого года несколько десятков яиц попали вроде бы в Алмазный фонд, и оттуда их продавали за границу. Большевикам нужна была валюта. Арманд Хаммер – был такой американский бизнесмен, большой друг Ленина – купил несколько штук. Он потом перепродавал их Форбсам и еще кому-то. У Форбсов случились финансовые затруднения, и они продали яйца Вексельбергу. Сразу после ареста Ходорковского. Вексельберг же – совладелец ТНК, он хотел сделать какой-то красивый жест, чтобы… ну… немного отогнать демонов. И вот он купил яйца и выставил их в Кремле. Вместе с теми, которые большевики продать не успели.
– Большинство людей и этого не знает, – похвалил Штарка Винник. – Только Фаберже был никакой не швейцарец. По происхождению француз, а так – немец немцем. Ты ведь, Иван, тоже немецких кровей?
– Да.
– А твои предки в России чем занимались?
– Я никогда не пытался вникнуть в семейную историю, – сказал Штарк. – Моих недальних предков выслали в Курганскую область в начале войны.
Дальше расспрашивать Ивана Винник не стал.
– Густав Фаберже держал в Питере, на Большой Морской, маленькую мастерскую и магазинчик в подвале, – продолжил он свой рассказ. – Торговал всякой мелкой ювелиркой, оправами для очков. Ничего особенного собой не представлял. В какой-то момент Петербург ему надоел, и он переехал с семьей в Дрезден, а в Питер скоро прислал своего сына Карла. Тот понемногу выбрался из подвала, сделался купцом второй гильдии – нехило по тем временам, – но главное – стал бесплатно работать в Эрмитаже. Там была большая ювелирная коллекция, в ней что-то всегда требовало ремонта. Ну, и заодно было что утащить к себе в норку.
– В смысле, украсть? – без всякого удивления спросил Молинари, привыкший иметь дело с ворами.
– Ворует дурак, умный – смотрит и копирует, – ответил Винник. – Фаберже был умный человек, а в эрмитажной коллекции имелись отличные образцы старинных стилей. Он сделал коллекцию по мотивам скифских золотых украшений, и сама императрица Мария Федоровна купила у него запонки с цикадами. Фаберже попал в орбиту, ему стали поступать заказы от царя и великих князей. Александр III заказал ему первое яйцо для Марии Федоровны к Пасхе 1885 года. Фаберже, кстати, делал эти яйца едва ли не себе в убыток. Понимал, когда имеет смысл задирать цену, а когда – работать на репутацию. Умнейший был человек. Уважаю.