Восемь глав безумия. Проза. Дневники
Шрифт:
— Как вы это сделали? — к своему удивлению услышала я свой голос и кивнула на ставок.
Рыболов самым обыденным тоном ответил:
— Чепуха. Маленький опыт внушения.
Окончательно успокоившись, я задиристо сказала:
— Вам бы не рыбу удить, а выступать где-нибудь на эстраде или даже в научном институте каком-нибудь.
— Я и выступал.
Теперь рыболов смотрел на поплавок и как будто разговаривал с ним, а не со мной.
— Вы могли бы кучу денег заработать.
— И зарабатывал, — все так же глядя на поплавок, ответил рыболов.
— Чего же вы явились в этот полуукраинский-полурусский уголок и пугаете народ, навьи чары [22] разводите? — не удержалась я от насмешки.
— А вам очень хочется знать об этом?
— Да не очень, а все-таки. Я была свидетельницей такого странного и… глупого случая, что поневоле заинтересовалась.
— Пожалуй, я объяснюсь. Видите ли,
Рыболов внезапно перевел взгляд с поплавка на меня. Я отшатнулась, словно от удара.
22
…навьи чары… — Воздействие потустороннего мира. Навь (арх.) — мертвец.
— Знаю, какого, то есть предполагаю.
— Ваше предположение верно. Мне дали задание испробовать свой дар на подследственных; я отказался.
— Как же они отпустили вас?
— Благодаря этому же моему дару. Я испытал его на двух-трех следователях, на замминистре и на самом министре… И вот оказался свободным, то есть меня не арестовывали. Я просто освободился от их притязаний.
— Все-таки странно, что они не ликвидировали вас.
— Каким образом? — взгляд рыболова снова ударил меня своей тяжкой неподвижностью, и я почувствовала, что не могу двинуться с места. Секунду он наблюдал за мной. Я окоченела, я стала совершенно беспомощной. Рыболов отвел глаза. Я выдохнула:
— Д-да! Черт возьми! Уж если на то пошло, может быть, вы расскажете мне, как все происходило, как вы разговаривали с министром, например.
— Как полагается, он мне предложил употребить мою «крайне ценную способность» на благо родины и народа. Он намекнул, что это благо будет очень хорошо компенсировано. На это я ответил просто: вам и так все рассказывают, даже больше того, что есть, даже и то, чего нет, так что моя «ценная способность» не является для вас необходимой. Он возразил: «Рассказывают девяносто пять процентов того, что нам нужно знать, а возможно, что пять процентов скрытого гораздо важнее девяноста пяти рассказанного. При вашем содействии эти пять процентов не ускользнут от нас. Такие опыты мы уже проделывали, но все это случайно и не совсем удачно. Вы же в этой области — явление совершенно исключительное». «Я могу разочаровать вас, — осторожно возразил я, — подследственный под моим влиянием может сказать только то, что у него есть; а ведь в большинстве случаев им и рассказывать нечего». Министр с минуту молчал, раздумывая: разразиться ему гневом или пойти в открытую. Он выбрал второе и вкрадчиво, с паузами, заговорил: «Но позвольте, вы же в силах сделать и так, чтобы он все-таки говорил…». — «То есть говорил о том, чего не было в действительности?» — в упор спросил я. — «Ну да. Если хотите, так. Согласитесь сами, что все-таки всегда можно что-то найти. Люди, мы с вами знаем это, далеко не совершенны, и почти каждого можно… Понимаете? Будем работать вместе, — он протянул мне руку. — Что там раздумывать? Наша родина умеет вознаграждать преданность, усердие и честность». Я стал смотреть на него, да не так, как сейчас на этого осла с лошадью, а немножко иначе. Я решил на нем до конца испробовать мою исключительную одаренность. Он заговорил, как заговорил бы любой подследственный, если бы ему было что сказать.
Рыболов замолк и опустил голову. Шрамы морщин на его лице стали еще резче.
— Ну, и что же он сказал? — тихонько спросила я, с трудом сдерживая нетерпение.
— Он? Что могут сказать люди?
(Слово «люди» он выговорил так, как я могла бы сказать… собаки, волы, зайцы. Точно он сам не был человеком.)
— Он говорил пошлости, каких я не слыхал за всю свою жизнь, а она очень немаленькая… — Рыболов улыбнулся, очень странно улыбнулся. — Он, этот ваш министр, говорил о том, что ему необходимо выполнить план по ловле врагов народа, что ему до зарезу нужно получить орден, что орден все-таки гарантирует от неприятностей, хотя и не совсем. Он жаловался на отсутствие гибкости, мешающее ему в каждый данный момент «нюхом хватать», он так и выразился, что требуется, кого и за что преследовать, а моменты эти катастрофически противоречивы, обстановка меняется молниеносно, с трудом оберегаешь собственную голову, с трудом сохраняешь собственный пост: «В буржуазных странах проще: забивай коммунистов, и вся недолга. А у нас социалистическое государство, стоящее на пороге к коммунизму, а враги у нас, несмотря на это, есть, и их очень много. Если бы это была какая-то партия! А ведь у нас партия одна, и вокруг нее смыкаются народные массы. И, вопреки этой смычке, есть враги. Они и в самой партии, вокруг которой смыкается народ, и в самих народных массах, которые смыкаются вокруг партии. Вообще чертовщина! В двадцатых, тридцатых годах было иное. Громили остатки эсеров, меньшевиков, анархистов, били вновь нарождающихся вредителей. Чуть ли не двадцать лет расправлялись с оппозицией. А с сороковых годов стало гораздо труднее: с изменниками
Я не выдержала:
— Неужели он так бредил? Это же какой-то пьяный бред.
— Да, так он и бредил. Он высказал все свое тайное тайных.
— А что еще он говорил? — Мне было любопытно и противно.
— О, очень много! Но он часто повторялся. Орден, какие-то две любовницы, которых, озлобясь, он называл б…ми. А иногда он, захлебываясь, вспоминал слишком уж интимные и, по совести говоря, похабные подробности, которых я повторять не могу.
— Ну, а коммунизм, строительство, будущее нашей страны? Неужели никакой идеологии, никакого, ну хотя бы и жестокого, но чем-то обоснованного миросозерцания?
— Что? Ми-ро-со-зер-цание! — раздельно повторил рыболов. — Какой стариной запахло. Хорошее слово. Сейчас оно не в ходу. Так, значит, вы хотите миросозерцания? Ну что ж. Он очень сокрушался, что запрещены некоторые методы. Он размахивал руками, вскакивал, ходил по комнате и доказывал: «Это большая ошибка, уверяю вас! Через некоторое время они сами поймут, что острые методы, физическое воздействие насущно необходимы. Только таким способом в человеке обнаружишь врага, иначе невозможно. Даже чтение мыслей — вздор, мысли у них, у подследственных, самые заурядные. По сути дела, только одна мысль: „Батюшки, страшно-то как! Господи, пронеси! За что мне такое мучение!“ — вот и весь круг мысли. Нет! Нет! Чтение мыслей — вздор. А вот гипноз: внушить, заставить! Заставить подследственного почувствовать себя врагом родины и народа — вот это было бы достижением, это было бы гениальным методом ведения следствия. Человек не ощущает в себе врага, а тут вдруг ощутит, со скрежетом зубовным затрясется от ненависти и страха…». Министр даже захихикал, быстро забегал по комнате, потирая руки, вкусно прищурившись. И неожиданно закончил: «Или беспощадное физическое воздействие, если не гипноз. Враги нутром, враги инстинктом, враги по неуловимому настроению, но безусловно враги… И под резиновой дубинушкой-матушкой они подадут голосок: „Да, это я, я — враг. Я это совершил. Простите, не убивайте!“ Ой, дубинушка, ухнем!».
Рыболов резко оборвал рассказ.
— Он, вероятно, помешанный, или вы чудовищный сочинитель.
— К сожалению, нет. Даже я такого бы не сочинил.
— Почему «даже я»? Кто вы?
— Тот, кто хотел бы творить зло, но в силу законов, не им созданных, творит добро.
— Позвольте… Это вы из «Фауста». Но, кажется, не совсем точно.
— Что-то подобное в «Фаусте» есть [23] , — согласился рыболов.
— Ну и чем же кончилось все-таки? Как вы ушли?
23
Что-то подобное в «Фаусте» есть. — В трагедии Гете «Фауст» Мефистофель на вопрос Фауста «Ты кто?» отвечает: «Часть силы той, что без числа / Творит добро, всему желая зла». Пер. Б. Пастернака (Гете И. В. Собр. соч.: В 10 т. Т.2. М., 1976. С. 50.)
— А мне стало тошно. Я, не выпуская из поля зрения этого помешанного, вышел из кабинета. Конечно, меня пытались задержать, но я только на секунду устремлял взгляд на часовых и всякую сволочь, попадавшуюся мне на дороге. Одни каменели, других корчило… Я ушел и приехал сюда.
— Удить рыбу?
— Хочу опроститься. Я вам приведу другую цитату: хочу воплотиться в семипудовую бабу-купчиху [24] , пить чай самоварами, по субботам париться в бане.
— Вы не только гипнотизер, но и мистификатор.
24
…хочу воплотиться в семипудовую бабу-купчиху… — Из диалога черта с Иваном Карамазовым в романе Ф. Достоевского «Братья Карамазовы».
— По должности, гражданочка, по должности. Я обязан быть мистификатором… Хотя в данную минуту я не мистифицирую, а говорю искренно и просто.
— Искренно и просто?
— Да. Как умею. Быть простым, наверно вы это знаете, очень трудное искусство. Толстой попробовал, да не сумел, и многие его считали мистификатором и лицемером.
— Хорошо. Допустим. Значит, вы опростились и воплотились если не в семипудовую купчиху, то в рыболова…
— Бывшего честного советского служащего, главбуха солидного учреждения. Я построил себе здесь домик не из коровьего навоза, а из кирпича, получаю неплохую пенсию, ловлю рыбку и живу припеваючи.