Восемь глав безумия. Проза. Дневники
Шрифт:
Граждане чуточку смутились, пожали плечами и сдержанно объяснили:
— Почему же? Конечно, войны. С нами ведь борются.
— А кто? Полицейские части?
— Нет, они сравнительно редко выступают против нас… до некоторой степени они зависят от старейших коммунистических стран. Мы их обеспечиваем, инструктируем…
— Так с кем же вы все-таки воюете?
— С населением… и дерется оно вовсе не так уж плохо, свирепо дерется, так что порой наши хорошо вооруженные войска пасуют и заражаются этой мерзостью — индивидуалином. Победа все-таки остается за нами, но почему-то слишком участились эти бунты и идеологические ереси. Это нас начинает
Я тяжело и продолжительно вздохнула:
— Та-ак! Утешительного мало. Борьба с индивидуалином, борьба с превышающим норму познанием. Д-да! А искусство? Есть оно у вас?
Граждане возмутились и рассмеялись очень презрительно:
— Еще бы! Никогда искусство не достигало таких вершин, как в наше время.
«Опять вершины!» — с ужасом возопила я про себя.
— А как же искусство может существовать без борьбы, без индивидуальной фантазии, без индивидуального стиля, без конфликтов, без философских противоречий… Если уж наука мертва, то искусство…
— Наше искусство прекрасно! — категорически заявили граждане. — Наша живопись красочна и декоративна. У нас преобладает орнамент. Наши пейзажи ярки, объективны, лишены так называемых настроений… В природе настроений нет. Скульптура у нас портретная и… ну, аллегорическая, что ли, — цветы, плоды, апофеозы.
— Хорошо. А роман? А трагедия? То есть искусство слова и театр?
— Трагедии у нас нет. Трагедии всегда базировались на какой-то борьбе идей и чувств, на моральных и социальных конфликтах, на каком-то недовольстве жизнью, миром и судьбой. У нас нет почвы для этого.
— А кровавые бойни, которые вы время от времени устраиваете, разве это не материал для трагедии?
— Помилуйте, это скорее хирургические мероприятия.
— А запрещение познания разве не трагично?
— Конечно, нет! Разве может быть идеальным героем трагедии человек, разрушающий нормы, установленные высшим социальным строем? Он — преступник и, как все преступники, больной, и только. Разве аномальный человек может быть достойным объектом искусства?
— Н-н-да! Приходится удовлетворяться вашими объяснениями. Следовательно, театра у вас нет.
— Почему нет? Легкие комедийные увеселяющие спектакли, остроумно поставленные и оформленные в наших театрах, пользуются колоссальным успехом. Затем балет… с апофеозами, очень декоративный. Музыка, пение… Все это у нас…
— Знаю! Знаю! Достигло вершин.
— Совершенно верно. Мы своим искусством довольны.
— Вот вы сказали: остроумно поставленные спектакли… Откуда бы у вас взяться остроумию? Что такое, по вашему мнению, остроумие, юмор, веселость?
— Ну, это всякому понятно. Юмор, остроумие… то, что вызывает смех.
— Но в вашем мире все так идеально, что, мне кажется, смеяться не над чем.
— Не совсем так. Да мы вам лучше приведем пример… Этот скетч выдержал сотни представлений. Молодой человек летит на своем самолетике к невесте. Сегодня должен быть решен вопрос о браке. Он задумался о будущей семейной жизни и по рассеянности перестал следить за самолетиком, и… упал на крышу, которую в это время красили. Натурально, он весь перемазался в краске, самолетик сломался. Тут очень забавный трюковый акробатический балет на крыше с малярами. Словом, к невесте он не попал. Она ждала и, не дождавшись, в тот же вечер дала слово другому. На следующий день ее бывший жених явился, объяснил, почему не попал к ней вчера, но было поздно. Невеста сказала ему, что рассеянность — порок, не допустимый в наше время.
— Ну и
— Нисколько. Девушек много. Невесту всегда можно найти. Наоборот, кончается свадебным торжеством, в котором он тоже принимает участие. Веселые танцы. Апофеоз брака.
— Тьфу! — плюнула я внутренне, — вершины да апофеозы. Когда-то был кинокомик Макс Линдер [41] . С ним постоянно случались такие происшествия, как с вашим молодым человеком. То он из своей ванной комнаты проваливался в нижний этаж, в чужую, то в момент любовного объяснения его начинала кусать блоха, то на людной улице у него сваливались штаны. Но он нравился только людям с очень примитивным вкусом. А у вас, видимо, линдеризм в фаворе.
41
Макс Линдер (настоящее имя и фамилия Габриэль Лёвьель, 1883–1925) — популярный французский комедийный киноактер.
— В фаворе… Мы не знаем вашего линдеризма. Но вы представьте только: крыша окрашенная, скользкая. Какая ловкость нужна, чтобы удержаться на ней. А танцы на этой крыше — какой показ спортивных данных, какое умение владеть телом, какое обилие танцевально-акробатических трюков! Что вам еще нужно? Кроме того, у нас есть легкий сатирический жанр. Вот, например, веселая комедия-сатира на этих… носителей индивидуалина. Тоже молодой человек, но, в противоположность первому, очень неуклюж, неловок, не танцор, не гимнаст. Он весь предан каким-то особым своим переживаниям. Он очень хочет влюбиться и жениться, но не может. Все женщины и девушки, по его мнению, похожи одна на другую. И вот он ходит и восклицает:
— Я ищу единственную женщину. Я ищу женщину, непохожую на всех женщин. Пусть она будет уродом, но уродом своеобразным, оригинальным. Мне надоели, опротивели здоровые уравновешенные женщины на одно лицо, на один характер!
Ну, конечно, все смеются. Очень веселая вещь.
— Бедный молодой человек! Я ему очень сочувствую.
Граждане посмотрели на меня, как на помешанную. А я продолжала расспрашивать:
— А музыка… Она требует титанических чувств и титанической мысли. В музыке отдельная душа сочетается с великим сущим. В музыке — вопли неистовых страстей, могучие голоса Вселенной. Бунт стихий и разрешение всех грозных конфликтов в торжественном гимне красоте.
Граждане снова посмотрели на меня с любопытством и жалостью, как на слабоумную.
— Бетховен… Скрябин. Эти варвары, создатели какофоний, которых не выдержало бы ухо ни одного из современных слушателей. Бунт стихий… В пределах земных потребностей и удобств стихии усмирены, а их дальнейшая судьба нам безразлична. Голоса Вселенной… Какие? Мы достигли Марса, Луны. Мы устроили там свои базы и склады. Для жизни Марс и Луна не приспособлены, но для хранения некоторых элементов и некоторых видов нашей земной продукции они исключительно удобны. Мы долетаем до Марса и Луны за десять-двенадцать часов и никаких голосов Вселенной не слышим. Мы сидим в удобной каюте межпланетного самолета, а таких самолетов у нас десятки, если не сотни, тысяч. В самолете мы завтракаем, обедаем, пьем вино, спим, читаем, смотрим телевизор, а иногда с помощью особых аппаратов наблюдаем черноту межпланетного пространства, в котором сверкают ледяным ярким светом звезды, и — ничего: никаких загадок и тайн. Все очень просто и обыденно.