Восемьдесят четвертый 2.0
Шрифт:
И в этом он был прав.
Кстати, Ривер с заявлением в полицию не пошел. Почему? – иногда задавал сам себя вопрос Уин. Неужели палач испугался дерзкого подростка? Или кого-то другого? Чего боятся такие как Ривер? Быть может, огласки? Боятся, что их имена будут названы, а лица попадут
Уин чуть ли не каждый день видел высеченные на камнях фундаментов старых домов имена распыленных. Надписи появлялись там и здесь, и с каждым месяцем их становилось все больше. Домам, откуда их забирали в Министерство Любви, до сноса теперь нести печальные клейма. Но не было ни одной надписи, ни одной таблички с фамилиями палачей. И казалось порой, что жертвы убивали себя сами, и только казненные спустя много лет оказались виновны в пролитии крови.
Уин, как всегда, приехал первым поездом. Он обожал эти послерассветные часы летом – когда косые лучи солнца сквозят сквозь ветви, и на песчаных дорожках дрожат тени. Капли росы на листьях, на траве. Запах весеннего утра, ни с чем не сравнимый.
«Если доведется умирать, то лучше здесь», – подумал Уин.
Странно, но мысли о смерти почему-то все чаще посещали его в последнее время. Не страх, но какая-то жажда упокоения, безмятежности. Усталость он ощущал постоянно. Она накапливалась в костях, соперничая со стронцием давно отгремевших атомных взрывов, она обволакивала тело и душу липкой паутиной беспросветности. Достижение цели, победа, радость творчества – вот лекарства, которые способны справиться с паршивым недугом. Но эти сокровища заперты в неведомой пещере,
Он подоспел к завтраку – неизменные овсянка, яичница, чай. Всегда одно и то же, изо дня в день, из года в год. Даже истертая скатерть на столе все та же, что в дни его детства, замусоленная, пятнистая. Почерневший кофейник на газовой плитке. И овсянка, как всегда, пригорела.
После завтрака тетка осталась на кухне мыть посуду, а дядя Боб уселся у камина.
– Смотри, Ричард, не надрывайся там, – напутствовал брата дядя Боб. – Пусть молодое поколение вкалывает так, как мы с тобой. Хотя они все лентяи, свободные теперь ничегошеньки не делать.
Уин сомневался, что дядя Боб вообще когда-то в своей жизни вкалывал. По природе он был уникальным бездельником, и сколько помнил Уин, дядя Боб либо лежал на диване, либо сидел в кресле с газетой, либо пялился в телекран. Иногда первое, втрое и третье одновременно. Уин был уверен, что и на службе в Министерстве Изобилия (оно единственное сохранило свое названия со времен Большого Брата), дядя Боб просто отсиживал положенные часы. Попытка выкликнуть его на огород и заставить взять лопату в руки всегда заканчивалась безрезультатно. Зато он обожал пересказывать услышанное по телекрану или прочитанное в газетах. И вечно что-то предлагал купить, завести у себя, куда-то вложиться. То требовал, чтобы отец держал кур, то выискивал в газетах объявления о продаже поросят, обводил карандашом и подсовывал старшему брату. Свиней, кстати, отец терпеть не мог.
Конец ознакомительного фрагмента.