Восемнадцатый скорый
Шрифт:
Баранов откинул крупную голову назад, выдул струю дыма.
— Малец, — окликнул он Сергея, — ты тоже можешь к нам присоединиться.
Сергей согласился бы, скажи Баранов по-другому, без этого гонора.
Ему, честно говоря, не хотелось уходить с поляны, но и торчать тут не имело смысла. Подгребая валенком снег, он побрел прочь.
«Не потерять бы часы», — подумал вдруг он и удивился неожиданности этой мысли. Была она не случайной, Он вдруг вспомнил, что как раз левый карман фуфайки, где лежат часы, — дырявый. Поспешно сунул руку в карман и весь захолодел. Часов не было! Он оглянулся
— Что там у тебя? — настороженно спросил Баранов.
— Ничего! — Сергей вынул руку из кармана.
— Покажи!
— Больше ничего не хотел?
Сергей понял, что сделал глупость, не надо было задирать Баранова. Но было поздно. Баранов схватил его за руку.
— Показывай, что там?
Сергей попытался вырваться, но Баранов завел руку за спину. Крутил, выворачивал ее.
— А ну сюда, — крикнул он своей команде, и те втроем с готовностью бросились на помощь.
— Держите за руки. Крепче! Я его обыщу.
Сергей стал отбиваться ногами и крепко задвинул Баранову… Но тут его свалили, и Баранов, оседлав его, придавил голову, вывернул карманы.
— Часы, гляди-ка, — восхитился он, держа их на вытянутой руке, показывая всем.
— Отдай, — сказал Сергей, отряхиваясь от снега. — Отдай мои часы.
— Были когда-то твоими, — ухмыльнулся Баранов. — И вообще несовершеннолетним носить при себе подобные вещи запрещается.
— Отдай часы, — Сергей весь напрягся, лихорадочно выискивая место для удара.
— Получай! — Баранов выбросил вперед руку с часами и больно ударил в подбородок.
Сергей зашатался, сплюнул кровью.
Тальянов в страхе зажмурился.
— Ничего, — сказал Сергей. Он нагнулся, соскреб ладонью снег, прикладывая к опухшей губе. — Ничего, — повторил он, — ничего. Я с тобой еще сквитаюсь.
— Всегда пожалуйста. Милости просим. — Баранов скинул шапку, шутовски помахал ею в ногах.
VII
Сумерничает. Дверь в учительскую открывается.
— Что это вы впотьмах сидите? Зрение портите? — строго спрашивает завуч Зубилин и, не сходя с порога, нащупывает выключатель.
Учителя, собравшиеся кружком у стола, что стоит посредине комнаты, замолкают, щурятся от яркой лампочки, свободной от абажура, и выжидательно смотрят на вошедшего завуча. Учителя уважают Зубилина за его опыт и знания, но и побаиваются. Причин к тому много.
— Не помешал? — Зубилин дружелюбно, из-под очков окинул кружок, который тут же на глазах стал рассыпаться.
— Наоборот, Николай Иванович! — ответила за всех Шумилина.
— Анна Иванна, — изумился Зубилин, как будто только сейчас разглядел. — А вы что же домой не идете?
— Дела, Николай Иванович! Родительницу жду.
— Это кого же?
Зубилин снял очки. Прищурившись, вглядываясь в запотевшие стекла, протер их.
— Мать Сергея Мальцева.
— Ну! Парень вроде толковый. В чем же провинился?
Зубилин подсел к Шумилиной.
— Да
— Да, — задумчиво сказал Зубилин, вертя в худых пальцах очки, глядя мимо Шумилиной, в сумерки за окном. — Да! Что бы это могло приключиться с ним такое. А?
— И сама не знаю, — призналась Шумилина. — Но мне думается, все это начало твориться с ним с того дня, как в лесу упал самолет. Или, быть может, это просто совпадение… Я уж, по правде говоря, не знаю, как и быть с ним. Мальчик он впечатлительный. А с такими, как известно, всякое случается.
— Это верно, — согласился Зубилин, продолжая все так же смотреть мимо собеседницы.
Тех, кто не знал об этой его странной манере разговаривать, глядя куда-то в сторону, конечно же, такая фанера удивляла, если даже не оскорбляла, но затем, как и другие, они свыкались с ней и не обращали на нее никакого внимания. Что касается Шумилиной, то она знала завуча давно. Лет десять, не меньше, и ко многим его причудам и странностям, которые были следствием рассеянности завуча, успела привыкнуть.
— Печальный факт, — сказал Зубилин.
Шумилина хотела было уяснить, что он имеет в виду, но в это время в дверь учительской осторожно постучали, и Шумилина предположила, что это наверняка мать Сергея Мальцева. Так оно и оказалось.
Худая, остролицая Мальцева несмело осмотрела учительскую, в волнении поправила платок.
— Ученик за мной прибегал. Сказал, в школу вызывают. Так я…
— Проходите, пожалуйста, — не дала ей закончить Шумилина, вставая навстречу родительнице.
VIII
Сергей же, ни о чем не ведая, неся в душе лишь злость и обиду на вероломного Баранова, брел по лесной дороге к поселку, который уже различными звуками — вскриками паровозов на далекой станции, гудом машин на обтаявшем в черных проплешинах шоссе — заявлял о себе.
На счастье, матери дома не было. Сергей это понял сразу, взглянув на окна. Он решил подойти к дому со стороны огородов. Ему ни с кем не хотелось встречаться. Но в этот час ранних сумерек через их двор, который находился рядом с почтой, еще ходили люди. Выбрав минуту, он проскочил двор, косясь на соседскую половину, отделенную от них стеной. Они с матерью занимали меньшую часть дома — комнату, посреди которой стояла широкая утробистая печка. Сосед, работавший секретарем в райисполкоме, жил попросторнее, в трех комнатах. Но у него и семья была больше. Сам, жена, трое девчонок, да еще дед с бабкой — его родители. От соседа Сергей узнал, что их дом самый первый, построенный после войны. Немцы всех сожгли… Поначалу в доме жили секретарь райкома партии и прокурор. Дом был собран наспех из разных горбылей и слег. Может быть, когда-то дом был и хорош, но сейчас он весь просел, скособочился. Каждое лето мать и соседи мазали дом снаружи. В стенах было много щелей, слеги местами прогнили. И как старательно ни заделывали они стены, все равно зимой тепло в их доме не держалось.