Восхищенное дитя (Варвара Асенкова)
Шрифт:
Литератор Николай Алексеевич Полевой, живший в Москве, в 1837 году закончил перевод на русский язык «Гамлета». Он отдал его одновременно в два театра: в Малый, где принца Датского играл Павел Мочалов, а Офелию – его постоянная партнерша Прасковья Орлова, и в Александринку – Василию Каратыгину и Варваре Асенковой.
В Петербурге премьера состоялась осенью 1837 года. Полевой приехал посмотреть генеральную репетицию и понял, что больше он этот город не покинет. Причина тому была проста – Николай Алексеевич с первого взгляда влюбился в актрису, которой предстояло исполнять роль Офелии. В Варю Асенкову.
Его поразила красота девушки, ее искрящееся веселье и в то же время – затаенная печаль в глазах. Его поразил ее образ жизни – открытый,
Полевой чувствовал, как может чувствовать только влюбленный: тайна у этого сердца есть. Он заподозрил кое-что, когда увидел, как именно играет Варя роль девушки, влюбленной в принца, роль Офелии, влюбленной в Гамлета. Потом до него дошли слухи – слухов вокруг Вари клубилось множество: и про серьги, и про отказ повысить жалованье, и про монолог Эсмеральды… Но к тому времени ничто уже не могло изменить отношения Полевого к актрисе, потому что он влюбился смертельно. Он напрочь, безвозвратно пропал – безвозвратно и безнадежно.
Какие бы мечты он ни лелеял на заре своей любви – некрасивый, замкнутый, скромный, небогатый, немолодой, обремененный семейством человек, – Полевой очень скоро понял, что ему придется довольствоваться только дружбой. Однако и это он считал драгоценнейшим даром. А уж когда он увидел, как Варя играет Офелию, дружба его превратилась в истинное поклонение. Вернее – обожание.
Каратыгин делал своего Гамлета необычайно темпераментным, даже неистовым. Игра же Асенковой была лишена даже намека на мелодраму. Она наотрез отказалась от музыкального сопровождения своих сцен, тем паче – сцены безумия, то есть от так называемого оперного исполнения трагедии. Ее Офелия была кротким, гармоническим существом, для которого любовь к Гамлету составляла смысл жизни. Она сошла с ума не только от горя по убитому отцу: она сошла с ума потому, что убийцей отца оказался человек, которого она боготворила.
Восторг зрителей был полный. Критика единодушно превозносила актрису: «В Офелии Асенкова была поэтически хороша, особенно – в сцене безумия… Это была Офелия Шекспира – грустная, безумная, но тихая и потому трогательная, а не какая-то беснующаяся, как того требовали от нее некоторые критики и какою наверное представила бы ее всякая другая актриса, у которой на уме только одно: произвесть эффект, а каким образом – до того дела нет.
Бледная, с неподвижными чертами лица, с распущенными волосами и с пристально устремленным вниз взглядом, душу раздирающим голосом пела Асенкова:
…И в могилу опустилиСо слезами, со слезами…Здесь очарование назло рассудку доходило до высшей степени, и невольные слезы были лучшей наградою артистке».
Среди зрителей Александринки на премьере находился некий юноша. Ему было лишь шестнадцать, но сердце его переполнилось любовью к актрисе. И он оказался не в силах иначе выразить свою любовь, как написать стихи, которые так и назвал – «Офелии»:
В наряде странность, беспорядок,Глаз – две молнии во мгле,Неуловимый отпечатокКакой-то тайны на челе……Невольно грустное раздумьеНаводит на душу она.Как много отняло безумье!Как доля немощной страшна!Нет мысли, речи безрассудны.Душа в бездействии немом.В ней сон безумья непробудныйЦарит над чувством и умом.Он все смешал в ней без различья,Лишь дышат мыслию черты,Как отблеск прежнего величьяЕе духовной красоты…ТакЮноше этому еще предстояло сделаться знаменитым. Пока же его имя никому ничего не говорило: какой-то Николай Некрасов…
Полевой отныне был обуреваем одним желанием: писать для Асенковой. И его не смутили весьма нелицеприятные отзывы «Русского инвалида» об Офелии.
Вообще трудно понять Кравецкого: то ему не нравилась актриса в водевилях и он требовал взяться за роли драматические, а теперь она не нравилась ему в драматических ролях! Кравецкий медленно, но верно проводил мысль, что госпожа Асенкова – вообще никакая актриса, просто не о чем говорить: она не годится ни для каких ролей.
Как ни смешно это прозвучит, однако побуждала Кравецкого к откровенной травле тоже… любовь. Та самая, что движет солнце и светила!
Кравецкий был влюблен в стародавнюю Варину подружку Надежду Самойлову и видел именно в ней надежду и отраду, будущее русской сцены.
Прежде на театре знали актрису Машу Самойлову. Однако она очень удачно вышла замуж за какого-то купца, и ее роли поначалу передали Асенковой, что заставило Любовь Самойлову, старшую сестру Маши, чуть не умереть со злости. И она не успокоилась, пока не пристроила-таки младшую сестру Надежду на сцену!
Самойловы были известной актерской семьей. Играли отец и мать, очень знаменит был брат Надежды – Василий Васильевич Самойлов. Наденька выросла и повзрослела за кулисами и решила, что тайн в актерском мастерстве для нее не осталось.
Она была не без таланта, не без красоты и не без очарования. Прелестны были ее черные глаза, которые она умела с особенным выражением останавливать на всяком человеке, внимание которого хотелось привлечь. Тому чудилось, что они в него так и впиваются, ее большие, очень темные глаза!
Женщины, как правило, чувствовали себя под взглядом Надежды Самойловой неуютно. Ну а некоторым мужчинам эти глаза очень даже нравились! Среди их жертв был, как уже сказано, Кравецкий, а также Виктор Крылов – молодой драматург, который однажды наскандалил за кулисами у Асенковой, а после того переметнулся к Самойловой. В число Наденькиных обожателей попал и чиновник дирекции Императорских театров Крутицкий, который очень постарался расположить мнение своего начальника, Гедеонова, к Самойловой. Ему это удалось, так что Надежда получила бы в театре полный карт-бланш, да вот беда: публика зевала на тех спектаклях, в которых она была занята и которые приобретали от ее игры странный оттенок чопорности и ханжества. Скучный водевиль – это ведь несовместимые понятия! Однако теми вечерами, когда шли спектакли с Асенковой, был полный аншлаг, это страшно бесило и Самойловых, и Кравецкого. Они соединили усилия для того, чтобы «погасить эту искусственно засвеченную звезду», как выразился однажды Кравецкий. Правда, сделать это было нелегко!
Асенкова блистательно провела в своем полубенефисе [16] водевиль «Полковник старых времен» (опять с переодеванием в мужской наряд и демонстрацией обворожительных ножек), прелестно сыграла дочь мельника в «Русалке», а потом появилась в роли Вероники в мелодраме «Уголино», написанной Полевым на один из сюжетов «Божественной комедии» Данте.
День для премьеры был выбран неудачный: в Большом Каменном театре в тот вечер танцевала знаменитая Мария Тальони. И все же Александринка была полна, зрители топились на улице, ловя отрывочные реплики, долетавшие из зала.
16
Спектакль-бенефис для двух артисток.