Восход черного солнца
Шрифт:
«Если это вообще возможно». Он вспоминал, что Таррант говорил ему про врага, перебирал одну за другой детали, пока медленно полз в темноте, насторожив глаза и уши. Он молился, чтобы Таррант оказался прав, молился, чтобы ему хватило снаряжения… и просто молился, за удачу. Он не ожидал, что его Бог вмешается в земные дела, не ожидал немедленного результата. Он просто напоминал себе, кто он такой. Пелена, которой окутал его Таррант, — порочный покров, темное облако, пятнающее каждую мысль, — заставляла его вспоминать об этом почаще.
«Только бы он оказался прав. Только бы он действительно понимал ее так хорошо, как думает». И еще одна отстраненная мысль пришла в голову: «Жестокость, анализирующая безумие…»
Время от времени
На каждом перекрестке священник останавливался, прикрывал ладонью фонарь и вслушивался, всматривался, вчувствовался во тьму. Но не Задействовал чувства. После того, что сделал с ним Таррант, это было невозможно. И именно для этого он подчинился ему, позволил черной, извращенной душе окутать его, позволил Охотнику вонзиться в свой разум, как опытная вышивальщица вонзает иглу в ткань, кладя стежок за стежком…
«Не думай об этом». Сердце колотилось, он глубоко, медленно дышал, пытаясь унять дрожь в руках. Вся вера мира не избавит его от ужаса этого воспоминания. К горлу подкатывала тошнота, когда он вновь переживал, вспоминая, как Охотник пил его страх, так же уверенно запуская щупальца в его душу, как он запускал зубы в его вены. Но это было куда хуже. Зловещая пагуба вползла, извиваясь, в самые тайники его сознания, тонкие язычки слизывали мысли, дрожащие меж нейронами…
«Прекрати!»
От перекрестка до перекрестка он полз быстро, зная, что в ровных ракханских туннелях на таких участках негде спрятаться. Время от времени он ловил себя на том, что нащупывает меч, и отводил кулак от рукояти. Он должен быть безоружен. Это было важно. Каждая деталь плана была важна. Но мало приятного было в том, что он продвигался навстречу явной и определенной опасности, испытывая зуд в ладонях, напрягая мышцы, но не хватаясь за спасительную сталь.
И вот он услышал это. Тихий шорох позади, в бесконечном туннеле. Шаги? Он заставил себя остановиться, напряженно прислушался, ловя каждый звук. Мягкий, ритмичный… Да, шаги. Босиком идет, догадался он. Крупных животных здесь быть не могло, значит…
Он резко развернулся. Слишком поздно. Он знал это, уже потянувшись к рукояти, проклиная себя за то, что рука дернулась к плечу, а не к бедру. Холодные когтистые лапы вцепились в него из тьмы, одна стиснула его правую руку и с размаху вывернула ее за спину. Он попытался вырваться, ножны пробороздили грязный пол, выворачивая комья земли. Дэмьен отчаянно боролся, но дикая боль в вывернутой руке полоснула по сознанию, и он понял, что сейчас ему сломают кость. Второй схватил его за горло и сдавил, из-под когтей на воротник брызнула кровь. Нападающих было слишком много, они двигались слишком быстро, были слишком сильны. Зловоние забило его ноздри, его чуть не вывернуло, а в это время кинжал его уже выдернули из-за пояса и с бедра сорвали ножны. Холодные лапы шарили по телу, один за другим находя и отбирая его инструменты и оружие. Крюки. Веревку. Амулеты. Их оборвали с особенным удовольствием, тонкие золотые цепочки лопались со звоном, как воздушные шарики. Жесткие пальцы сорвали с пояса кожаную сумочку, открыли ее — и тварь с воплем боли шарахнулась от освященного Церковью света. В суматохе Дэмьен попытался вырваться, но Темный, который держал его, стоял позади, и свет его не обжег. Чем больше вырывался священник, тем с большей жестокостью тварь выворачивала ему руку, так что Дэмьен в конце концов упал на колени. Кожаную сумку пнули ногой, и та же нога наступила на Дэмьена, придавливая
— Оставь его для нее! — прошипел кто-то.
Вздрогнув, священник забился в лапах, но когти вонзились в кожу, задирая его голову, поднимая его лицо, чтоб встретиться глазами…
Головокружение. Дурнота. Водоворот дикой злобы, и его кружащиеся стены полыхают голодом. Его всасывает туда, его мысли, его память отрываются от него и устремляются в жаждущую воронку, а Темный пожирает, разрушает его…
Вдруг все оборвалось. Как будто непроницаемый заслон с грохотом упал между ними. Дэмьен пытался отдышаться, а Темный яростно ругался. Холодная лапа сгребла его, сдавила лицо, и вновь потянулся к нему неутолимый голод, скручиваясь в пульсирующую воронку… и соскользнул с него, как когти по льду.
— Хватит, — резко проскрежетал голос. И другой, шипящий:
— Дай мне!
Его голову рывком вывернули набок, и кровь из-под когтей залилась в ухо. Вновь ощущение падения, вновь мощный удар, почти преодолевший барьер, который установил в нем Таррант… и энергия рассеялась. Он лежал, вздрагивая от боли, пока они сердито обсуждали причину неудачи.
— Пусть она сама за него возьмется, — прошипел наконец один, и другие неохотно согласились.
Дэмьена вздернули на ноги, завернули за спину другую руку. Правую немного отпустили, и сквозь туман боли и бессилия он почувствовал, что его связывают той самой веревкой, которую он принес с собой. Тугие узлы благодаря наручам не так врезались в запястья, но пошевелить руками от дикой боли он все равно не мог. Твари видели его слабость, они хотя и потерпели поражение, пытаясь высосать его разум, но одно дело дух, другое — тело; сейчас, обездвиженный, надежно связанный, он беспомощно висел в их лапах. Священник изрыгал проклятия, когда они волокли его, но слова были бессильны, и твари грубо гоготали, собирая с пола его оружие и прочее снаряжение. Один слизнул кровь с его лица, как бы напомнив ему, что они могут питаться и этим, если уж не удается прорваться сквозь барьер, установленный Творением Тарранта. Они относились к нему как к легкой закуске.
И Дэмьена потащили по коридору, обвязав веревкой за шею, как собаку. Он брел, спотыкаясь, за охранниками — безоружный, окровавленный, лицо и руки саднило болью от грязных когтей, — он напоминал себе, зачем идет, пытаясь сдержаться и не пустить в ход всю силу, разрывая путы, сделавшие его беспомощным. Именно беспомощность сейчас и требовалась. Каждый инстинкт его протестовал против этого, подталкивал его к действию, но Таррант был прав: если Темные поймут, что он не беспомощен, они попросту его убьют. Другого способа их примитивные мозги не знали.
И он ковылял дальше, в самое сердце вражеских укреплений, и угрюмо думал: «Чем дальше, тем лучше».
Цитадель походила на драгоценный камень, призму, многогранную кристаллическую структуру, что дробила тьму на тысячи сверкающих осколков, превращая небо и землю в кошмар обезумевшего художника, мешанину изломанных прямых и скрученных кривых линий. Холодно-голубое сияние Домины отражалось в зеркальных изломах, в кажущемся беспорядке которых Дэмьен никак не мог выделить отдельную деталь — стену, пол, дверь. Пока они шли, он все пытался определить, из чего сделан пол под ногами, — лестницы и уклоны чувствовались на ощупь, но оставались невидимыми в хаосе сверкающих линий.
«Отражение ее безумия». Зрелище ужаснуло его… но и восхитило. Как же это выглядит в солнечном свете? Или в свете Сердца? Как бриллиант. Безумно прекрасный. Хозяйка Лема явно не была ночным созданием, в отличие от своих слуг.
И вот она сошла по мерцающим ступеням. Он не мог различить в лунном сиянии, где они начинаются и кончаются, но по мерному переливу длинного платья определил их размер и форму. Шелк скользил по стеклу радужным водопадом. Загипнотизированный, он следил, как край нежного одеяния приближается к его ногам, пока не понял, что Держательница душ стоит рядом.