Восход черной звезды

Звездная Елена

Он протянул руку, коснулся щеки спящей девушки, и продолжил:

– Спустя четырнадцать лет Ароиль Астаримана представил мне свою младшую дочь. Она была очаровательна. Яркая, красивая, по-девичьи стройная, с огромными зелеными глазами, за которыми скрывалась… пустышка. Лживая, эгоистичная, самовлюбленная пустышка. Ни ума, ни самоиронии, ни умения ставить цели и достигать, ни желания учиться, развиваться… ничего. Девица, мечтающая о балах, поклонниках и всеобщем восхищении. Я надеялся полюбить ее, но Дориана вызвала лишь одно чувство — чувство глухого раздражения.

Очередной мой план рухнул. Неистово досадуя, я приказал представить мне старшую из дочерей, уже предчувствуя еще одно разочарование.

Он вновь коснулся ее лица, нежно провел пальцами по щеке, и произнес:

– Разочарование… было убийственным.

Ладонь сжалась в кулак, давя эмоции железной волей, сдерживая чувства. Великий Араэден Элларас Ашеро из рода Архаэров поглощающих силу рывком поднялся, отошел к окну, встал рядом с матерью. Гордый, несгибаемый, сильный, не позволяющий себе и тени эмоций, он сухо продолжил:

– Предсказание Дарики начало сбываться в то же мгновение — я ощутил возвращение собственной магии прежде, чем осознал, что неотрывно смотрю на Кари практически час, забыв о времени. Потеряв ощущение времени…

Там, за окном, и Эллиситорес это отчетливо увидела — охраняющие дворец драконы ринулись на материализовавшегося прямо в воздухе темного. Две быстрые хищные тени, две сверкнувшие огнем пасти… два куска некогда единого тела искусного воина полетели вниз… Сторонники кесаря жестоко расправлялись с рискнувшими бросить вызов возвратившемуся правителю Эррадараса.

– Их… много, — осторожно произнесла пресветлая.

– О пророчестве стало известно, — спокойно отозвался Араэден.

– Пророчестве? — полувопросительно переспросила Эллиситорес.

Он ответил полукивком, затем процитировал:

– "И возвратится дыхание жизни Эррадараса, и воссияют Белый свет- и его Черная Звезда, и тьма покорится свету”.

Эллиситорес замерла, неверяще глядя на сына. Секунда, вторая, третья… пресветлая, тяжело дыша, пыталась понять, осознать, принять… а затем испуганно выдохнула:

– Ты назвал ее Черной Звездой!

Император промолчал, все так же глядя в окно. Он смотрел уверенно и спокойно, с решимостью воплотить в реальность то, что написал собственной кровью в истерзанном детстве. То, что не позволило сойти с ума. То, что заставило стать тем, кем ныне являлся.

– Ты… — голос пресветлой сорвался.

– Планировал? Да, — сухо ответил он.

И Эллиситорес поняла, что спорить и отговаривать бессмысленно. Но страх, свой страх она все же облекла в слова:

– Они не допустят этого, Араэден. Ни темные, ни светлые!

Медленно повернув голову, он посмотрел на мать, и произнес,

допустив тень насмешки:

– Полагаешь, у них будет выбор?

Потрясенная Эллиситорес отрицательно покачав головой, прошептала:

– Это невозможно, сын.

Ответом ей было уверенное:

– Нет ничего невозможного.

* * *

Я проснулась с неимоверной головной болью. Больно было настолько, что хотелось выть, причем не переставая. Повернувшись на другой бок, обнаружила,

что сплю в новой и незнакомой мне. Сильно удивилась, припомнила события ночи, и так же сильно расстроилась. Хотела бы я знать, что это вообще такое было. Хотя нет — не хотела бы. Я бы вообще не хотела бы никогда знать ни что это было, ни в принципе кесаря.

И тут до меня донеслось испуганное:

– Как пожелает пресветлая.

Это было странно. Очень странно, потому что одновременно с осознанием услышанного, пришло и другое осознание — фраза была произнесена на ином языке. Певучем, переливчатом, со странными восходящими интонациями и… и я поняла каждое слово!

Я. Поняла. Каждое. Слово!

Очень медленно, стараясь не потревожить нестерпимо болящую голову, я села. Затем так же медленно и осторожно открыла глаза.

– Пресветлого утра, Звезда моя, — раздалось справа.

Очень медленно повернув голову, я увидела сидящую в кресле и определенно ожидающую моего пробуждения мать кесаря. Перед пресветлой Эллиситорес склонились две рабыни, третья стояла сбоку от нее, в полусклоненном положении удерживая поднос с мелко нарезанными фруктами.

– Дддоброе утро, — нервно ответила я.

И поняла, что говорю на другом языке. С несвойственными мне интонациям, восходящими, более напевными, с обилием гласных.

– Нет, Звезда моя, не так, — мать кесаря радостно мне улыбалась, — мир Эррадараса ценит не эмоции, свойственные твоему миру, а свет — эль.

Медленно, голова все так же дико болела, я исправилась и произнесла:

– Сияющего утра, пресветлая.

Она улыбнулась, величественно кивнула и похвалила:

– Замечательно.

Кошмар! О Великий Белый Дух — это же какой-то кошмар!

И я рухнула обратно на подушки.

Итак, делаем выводы — болезненный акт был совершен кесарем дабы обучить меня местному языку. Не спорю — он сэкономил мне массу времени этим, так что по идее я должна быть благодарна. По идее — потому как боль до сих пор не дает ни сосредоточиться, ни ощутить какое-либо чувство помимо боли и злости. Кстати о боли — помнится вселенское зло Рассветного мира превосходно умеет избавлять от нее.

Я снова села.

Посмотрев на наблюдающую за каждым моим движением пресветлую, вежливо осведомилась:

– Не будете ли вы так любезны, пресветлая, сообщить мне, где бы я могла найти… — нет, не то, — эм… встретиться с сиянием Эррадараса, вашим пресветлым сыном?

* * *

Не то, чтобы мое любопытство удовлетворили сразу, увы нет — для начала пришлось встать, и это далось мне не легко. Скажу больше — подняться мне помогли две рабыни. Хотелось бы назвать их служанками, но язык не поворачивался — служанки были у меня в Ирани, в оитлонском королевском дворце. Они были говорливые, иной раз не в меру, старательные, но не особо, имели яркий характер и собственное мнение… пусть даже частенько крайне оскорбительное по отношению ко мне. Но то были личности! Это — тени. Бледные, тоненькие, бесшумные, безголосые, не поднимающие глаз и не встречающиеся со мной взглядами — тени.