Восхождение
Шрифт:
Свекр Нины Викторовны, мужчина за шестьдесят, был эдаким крепеньким «боровичком» – розоволицый, толстенький, шустрый. Но не сильно жадный, как того следовало ожидать. Почему следовало? «Бомбилы» всегда отличались непомерными аппетитами, это я помнил по прежним временам. По будущим временам. А договорились мы вот как: я плачу ему полтинник, он меня возит весь день.
Моему современнику эта сумма показалась бы непомерно малой – ну как это так, за полтинник целый день бить машину и тратить дорогую горючку! А вот и нет. У таксистов семидесятых обязательная касса была сорок шесть рублей. План, который они сдавали государству. И за эти сорок шесть рублей, по десять копеек
Опять же, мой молодой современник и не поверит – разве такие цены на бензин могут быть?. Могут. При средней зарплате в 150 рублей. Дело в том, что всем предприятиям на квартал давали лимит на горючку, так называемые «талоны». По этим талонам водитель и заправлялся на заправках. И вот квартал подходит к завершению, а талоны остались! Не выбрали лимит! Что делать? Ну… мой современник скажет – наверное, сдавать талоны. А что еще-то?
Все не так просто. Сдал талоны – бухгалтерия посчитала, и… срезала лимит! И теперь, в следующем квартале, когда возможно машинам придется больше ездить – тебе не хватит горючки! И творился беспредел. Бензин сливали по канистрам и продавали всем желающим – просто приставали на улицах к частникам-автомобилистам: «Бензин не нужен?! Дешево отдам!». А с соляркой все было еще хуже. Кому нужна солярка в советской стране? Только тракторам, да всяким там дизельным грузовикам. Частникам – никому, потому что советский человек не имел права покупать грузовую машину и ей владеть. Грузовики разрешили покупать в частное пользование только в восьмидесятые годы, уже ближе к распаду Советского Союза. Солярку просто сливали в овраг. Подъехал бензовоз с соляркой, и… понеслось. Несколько тонн – в землю ушло. И это по всему Союзу!
Так что частный бомбила мог на дешевом бензине спокойно делать свой маленький гешефт – тем более, что по Москве и области дороги хорошие, ровные а никуда на проселок лезть и не нужно.
Ооо… двадцать первая волга – это песня! Сиденье спереди – сплошной диванчик. Мягкое, упругое! Заднее – тоже неплохое! Просторно, уютно! И… хе хе… все в бахроме и рюшечках – согласно модам этих лет! Каждый уважающий себя водила должен украсить салон всякими там бомбончиками и висюльками, иначе и машина не машина!
Только «волга» стала отъезжать от Дома творчества – пошел дождь. Вначале слабый – первые капли только прибили пыль – потом все сильнее, сильнее, и через несколько минут уже настоящий ливень.
Водитель чертыхнулся и включил дворники, а я усмехнулся – да, это не иномарка! С такими дворниками ехать в ливень – невелико счастье! Впрочем, это не мое дело – сиди, и подремывай, я же пассажир!
Шуршат по асфальту шины, шумно расплескиваются лужи, а в машине сухо, уютно, вкусно пахнет бензином и одеколоном «Шипр». Я люблю запах бензина. Не знаю, почему – но люблю. Не сильный запах, а такой… легкий. А еще – люблю запах сгоревшего ружейного пороха…
Заборы, заборы… за заборами – дачи писателей. Здесь отметились все известные писатели и поэты советского времени. В мое время, в двухтысячных, эта земля стала выкупаться нуворишами после того, как дачи, выделенные писателям пожизненно, стали приватизироваться. Вообще-то такое не должно было быть – все дачи можно сказать в аренде, пожизненной аренде, а значит ни наследоваться, ни продаваться не должны. Но что не делалось в девяностые, когда продавалось все, за что давали деньги! Да и в двухтысячных тоже… Приватизировали и продали. И выросли пятиметровые заборы, за которые при всем желании
Дорога шла до станции, а потом поворачивала к Москве, и где-то на середине пути к станции я увидел маленькую фигурку в облепившем колени белом сарафане. Сердце трепыхнулось – я ее узнал, и тут же приказал водителю:
– Петр Семенович, притормозите у обочины, как только проедем девушку. Это знакомая, подвезем ее.
Водитель кивнул, и машина качнувшись замерла возле заросшей муравой обочины, а я открыл дверцу и выскочил под дождь:
– Нина, быстрее! Сюда!
Девушка нерешительно посмотрела на меня, с опаской придержала шаг, потом узнала и улыбаясь припустила, расплескивая босоножками скопившиеся на асфальте лужи.
– Ой, как здорово! А вы куда едете? Подвезете?
– Да садись ты… быстро! Промокнем ведь! – фыркнул я, и пропустив Нину на заднее сиденье, плюхнулся рядом. Дождь припустил еще сильнее, будто ждал, когда мы усядемся, и стекла совсем накрыло пеленой воды.
– Эк разошелся! – посетовал водитель, и сбавив скорость, поехал медленно, осторожно. А я сидел и как дурак улыбался, глядя в мокрое лицо девчонки рядом с собой.
– Что, я перепачкалась, да? – улыбнулась Нина, глядя мне в лицо и все еще учащенно дыша после бега – Вот же зараза эта небесная канцелярия! Специально меня промочила! Я сегодня сменилась с дежурства, домой собралась, да задержалась – Нина Викторовна попросила помочь с делами. Ну и вот… попалась! Вы до станции меня подбросите, да?
– До Москвы – снова улыбнулся я, глядя на розовые щечки девчонки. Она была необычайно хороша! Лицо практически без косметики – только губы чуть-чуть подвела, кожа розовая, гладкая, без единой морщинки и прыщика. Только кое-где веснушки – но это дело святое! Как молоденькой девчонке, да без веснушек?! Глаза синие, носик аккуратный, ровненький…
Черт! Опять меня понесло! Глаза так и косятся на ее обтянутую мокрым платьем грудь! Хорошую такую грудь… соски просвечивают, платье тонкое, мокрое… ох ты ж черт… А она сама невинность! Мужик же рядом с ней, а она щебечет, будто я не мужик, а статуя говорящая! Эх, возраст, возраст… девчонка-то похоже меня как мужчину-то и не воспринимает! Ну так… добрый дядюшка… или дедушка.
И так мне что-то стало горько, так тоскливо, что настроение испортилось, я нахмурился и видимо спал с лица, потому что Ниночка сразу всполошилась:
– Что с вами? Вам плохо, Михаил Семенович? Сердце? Может лекарство какое нужно? Там на станции медпункт есть!
– Не надо никакого лекарства! – еще больше нахмурился я, пытаясь взять себя в руки – Не обращай внимания… так просто, задумался.
Нина замолчала, с тревогой глядя на меня, а я прикрыл глаза, чтобы не видеть ее взгляда. Больной дядюшка! Вот кто я!
– Станция! – воскликнула Нина, и неуверенно посмотрела на меня – Может я на электричке доеду? Неудобно как-то…
– Да куда ты на электричке-то? – усмехнулся я – Ты же мокрая насквозь! Продует, заболеешь! Давай-ка я тебя до дому довезу. Далеко живешь?
Нина назвала адрес, и водитель кивнул головой:
– Знаю! Понял!
Еще минут пять мы ехали молча, потом Нина не выдержала:
– А вы зачем в Москву едете, Михаил Семенович? Совсем уезжаете, или так, на время?
– На время. В издательство вызвали. Бумажки надо срочно подписать, вот и выдернули. Пришлось ехать. Ну и заодно домой заеду, в квартиру – посмотрю, что они там наделали. У меня ремонт идет, бригада работает. Потому я в Дом творчества и взял путевку.