Восхождение
Шрифт:
А внутри отеля я почувствовал себя дикарем, который только что вылез из джунгей. И признавать это было просто печально. Возмутительная роскошь! Нашей гостинице «Россия», в которой мне приходилось бывать, или «Космосу» – не снилась такая роскошь! Пять звезд – не хухры-мухры. Мой чемодан да и я сам в своих «крутых» шмотках (джинсы, джинсовая куртка, джинсовая рубашка и кроссовки) смотрелись здесь случайными гостями, эдакими селянами облепленными соломой и навозом, невесть как забравшимися туда, где их не ждали.
Но впечатление было обманчивым. Нас ждали. Поселение в номер произошло буквально за минуты – рраз! И вот уже ключ у меня.
Рраз! И мы идем
Кстати – поселение было не в номер, а в номера! Как оказалось, номера у нас разные – меня поселили в полулюксе, а Нестерова обычном одноместном номере этажом ниже. Нестеров только скрипел зубами, бормоча под нос что-то вроде: «Вот сволочи! Да чтоб вас пронесло!»
А у меня душа пела – «Есть! Есть, попался! Теперь меня не так уж и просто контролировать!»
А потом я задумался и слегка насторожился – правда, а зачем нас разделили? Была у меня одна мыслишка на этот счет, но я решил оставить ее до времени. Вот настанет ТА минута – я и подумаю на этот счет. А пока что… может ничего еще и не будет.
– Михаил, аккуратнее! Могут вербовать! – шепнул мне Нестеров, выходя из лифта, но я беспечно махнул рукой – плавали, знаем!
Номер состоял из двух комнат, заставленных роскошной мебелью. Просто варварски роскошной мебелью. В таком номере мне никогда не приходилось бывать – только по телевизору видел, и даже помыслить не мог, что когда-то окажусь в чем-то подобном. Человек из глухой Российской провинции, вояка, который ползал по грязи, пытаясь вжаться в нее как можно сильнее чтобы не получить пулю в задницу – в роскошнейшем номере пятизвездочного отеля в США, на Манхеттене! Да это даже не сказка, это бред, глюки!
Но я здесь. И буду изображать из себя эдакого видавшего виды равнодушного известного российского писателя, которому все пофиг, и который видал и получше. Не знаю, удалась ли мне каменная рожа бывалого богача, но Рон похоже что был слегка разочарован. Не знаю, чего он ожидал – криков восторга? Испуга? Может быть. Но только ничего этого он не получил. Ни на один цент.
Чаевые «бою» дал Рон – доллар, по-моему, у меня были только пятидесятидолларовые купюры, а я не настолько богат, чтобы раздавать чаевые по пятьдесят долларов за раз.
– Тебе часа хватит, чтобы привести себя в порядок? – осведомляется Рон, оглядывая меня с ног до головы – помыться с дороги, побриться всякое такое? В общем – через час я жду тебя внизу. Пойдем в ресторан, отметим твое прибытие. А потом погуляем по городу – если хочешь, конечно! Пресс-конференция завтра в двенадцать часов дня, времени хватит и отдохнуть и развлечься. Ты раньше не был в Нью-Йорке? Нет? Вот и посмотришь.
Этот день отложился у меня в памяти мельканием лиц, автомобилей, домов и улиц – такая мешанина обрушилась на память, что даже голова заболела. Нет, не от выпивки – я почти не пил, так, для порядка, пару бокалов шампанского. А вот Нестеров опять нализался. Пришлось его экстренно эвакуировать в номер, иначе могла бы случиться неприятность.
Ну а мы с Роном отправились по Манхеттену – смотреть и восхищаться. Само собой, восхищаться должен был я – а кто же еще? Рон это все видел, и много, очень много раз. Я должен был быть поражен роскошью и могуществом, силой и красотой Великой Америки. Зачем?
Понятно, зачем… Но не сейчас. Я думаю, они полезут ко мне после пресс-конференции. Даже уверен в этом. Не зря они поселили меня в один из лучших
Вилли Токарева я не люблю, как и никогда не любил так называемый «шансон», а точнее – то, что у нас называют шансоном – блатняк. Но вот эта песня вспомнилась, хоть Токарев сделал все, чтобы вполне приличнее стихи испортить своим бездарным исполнением. Эта песня должна исполняться грустно, с переборами, нараспев, а не так, как это делал он – с залихватским привизгом, радостной улыбочкой и прыжками. Тут грустит эмигрант, которого жизнь занесла черт-те-куда, грустит, и заливает тоску водкой из-за безысходности своего жалкого существования.
Вспомнил песню именно потому, что вокруг меня – те самые небоскребы. И да – рядом с ними ты такой маленький-маленький… такой ничтожный! Жалкий!
Нью-Йорк подавляет. И я бы не хотел здесь жить, ей-ей не хотел бы. Возможно, просто во мне говорит провинциал, подсознательно мечтающий о тихом, уютном местечке, городке, где все друг друга знают, и ненавидящий громадные города, высасывающие у человека душу и сердце.
Песня эта еще не написана, Токарев еще не эмигрировал в США. Это произойдет только в 1974 году, когда успешный ресторанный музыкант решит, что его душит «кровавый режим» и сбежит, полностью уверенный в том, что в Америке-то он развернется на полную мощь! Уж там-то заметят его искрометный талант, оценят, завалят деньгами, предложениями!
Посуду мыл. Даже курьером его не взяли – язык не знал. Когда устроился работать в такси – считал, что ему повезло. Какая, к черту, музыка? И в конце концов, все равно вернулся в Москву. Как-то не очень гостеприимна к нему оказалась новая родина. А ведь песни писал для Эдиты Пьехи! Сам выступал, пользовался успехом! И вот… видимо вскружилась голова. Зажрался.
– А это Рокфеллер-Центр! – радостно сообщил Рон, указывая мне куда-то направо. Я посмотрел, и тут же в голове щелкнуло и сложилось: «Кристи»! Вот оно! Аукцион Кристи!
– Рон… – начал я задумчиво, глядя на вожделенное здание – Мне нужно с тобой поговорить. Консультация нужна. Это не уличный разговор, может где-нибудь в кафе посидим?
– Хорошо, посидим! – Рон бросил на меня быстрый взгляд, и в глазах его зажегся живой интерес. Ей-ей этот парень аналог «моего» Нестерова! Да ну и черт с ним – аналог, так аналог. Главное – чтобы помог.
Мы зашли в кафе с холодным, кондиционированным воздухом, и я облегченно вздохнул – хорошо! Вот чего не отнимешь у американцев, умеют они создать удобства для посетителей. В любой кафешке, в любом офисе обязательно стоит кондиционер, работающий так, будто собирается всех заморозить! Сидишь, балдеешь, рубаха к телу не липнет – это же классно!