Восхождение
Шрифт:
С криком «Люди гибнут!» расталкиваю всех и требую у Шустрика срочно отключить ЛЭП. Он звонит на подстанцию и приказывает отключить. На том конце провода торгуются, он со вздохом обещает «найти и привезти» и кладет трубку. На Шустрика снова набрасываются субчики, правда, теперь половина. Остальные переключились на меня, потрясая перед моим носом актами и процентовками. С полчаса вместе с ними бегаю по дому и проверяю качество их работ, подписываю их акты, затем навещаю Маклера. Его бригада успешно завершает героический монтаж последнего ряда блоков. Замечаю, что нижний провод порван, лежит в грязи и выражаю
3/4 Не обращай внимания, Сергеич, я порвал, я же и привяжу.
3/4 Ты знаешь, что напряжение отключено?
3/4 Спасибо, конечно, только нам это без разницы. Не волнуйся, мы тут с Шустриком все в один момент решаем.
3/4 Ну, удачи тебе, Геннадий Алексеевич! До свидания.
Маклер, услышав свое имя, выпрямляется и удивленно смотрит на меня, точнее на мою спину, так как я направляюсь к своему «Камазу». Иду и по привычке бубню под нос Иисусову молитву с именами объектных хулиганов. Вдруг из-за левого плеча выпрыгивает и замирает передо мной нынепоминаемый раб Божий Геннадий:
3/4 Не понял!.. За что ты меня, Сергеич? Мне тут платят, как Буратине, я пашу, как папа Карла, 3/4 а он меня обижать. За что, начальник?
3/4 Это ты, Геннадий Алексеевич, на собственное имя святое обиделся, что ли?
3/4 Какое святое? Меня так только менты называют и в отделе кадров, когда персоналки разбирают. А ты меня за что? Что я тебе сделал?
3/4 Я назвал имя твоего святого небесного заступника, в честь которого ты назван. Отчеством твоим я выразил уважение к твоему покойному родителю, подарившего тебе жизнь в этом Божием мире. Выходит, что называя тебя по имени-отчеству, я тем самым подчеркиваю твое великое человеческое достоинство, которым наградил тебя твой Творец Господь Бог.
3/4 Что же это… А как же происхождение от обезьян?
3/4 Это пусть обезьяны от обезьян происходят. А ты человек, поэтому произошел от Бога. Ты, Геннадий Алексеевич, 3/4 Божий человек. И в данный момент не так важно, как ты к Богу относишься. Главное то, что Творец бесконечно по-отечески любит тебя. И ждет к Себе.
3/4 Я подумаю. Мне это нравится. Правда! 3/4 его глаза впервые глядят в мои глаза. С каждой секундой в его облике растет неподдельный интерес.
3/4 Подумай. Если нужна будет помощь, обращайся. Всегда рад помочь.
3/4 Бывай, 3/4 кивает бригадир и с видимым удовольствием повторяет только что сделанное открытие: 3/4 У меня святое имя. Я Божий человек. Мне это нравится!
Рабочий день завершается на дачном участке Юрия Петровича. Мне очень нравится сюда заезжать. Мы с Васей переодеваемся и включаемся в работу. О, какое это удовольствие «покидать кирпич» на подмости 3/4 чтобы под самые руки каменщика. Воздух здесь напоен густым хвойным ароматом. Вокруг нас бегают заботливые хозяева: Света, водитель-телохранитель Сергей, сам Юрий Петрович. Они обносят нас кваском, бутербродами, развлекают новостями, анекдотами, шутками.
С меня слетает суета прошедшего дня, настроение поднимается. Я становлюсь на подмости и помогаю класть внутренний ряд. Максим, как главный каменщик делает мне короткие указания: «от шнурки 3/4 на полспички», «бути полушками», «раствор не вешай, подрезай сразу». Для меня эти слова 3/4 как пряники медовые. Мой ряд не такой ответственный, как наружный, поэтому я кладу быстро
Я спрыгиваю на землю, иду к бадье мешать раствор. Мы с Васей кидаем песок, засыпаем из мешков цемент, заливаем воду. В это время хозяин выпускает из заточения плачущую по-детски навзрыд «девочку» Кэри. Ребеночек сенбернара весом под центнер подбегает к каждому, громко лает, докладывая, что она свободна и пришло время ей поиграть. Обходит свои углы, чтобы подновить хозяйские метки. У левого угла гаража, сантиметрах в двадцати, стоит «Волга». Кэри очень нужно поставить там метку и она с ворчанием протискивает широкую мохнатую спину между углом гаража и машиной 3/4 и победно ставит подпись. После чего на двери «Волги» остается вмятина. Хозяин подбегает к месту происшествия и отчитывает собаку. Кэри, сев на задние лапы, жалобно скулит и воет, разделяя с хозяином скорбь. Публика, наблюдающая сцену, хохочет до колик.
После ударного рабочего дня сидим на веранде и ужинаем. Вдруг наш слух взрезает соседское сквернословие, от которого здесь мы отдыхаем. Я вслух вспоминаю, что при изучении архивных материалов Ленского бунта 1912 года больше всего меня поразило одно из требований возмущенных рабочих: чтобы при них начальство не ругалось матом.
Юрий Петрович говорит, известно, что наш народ до революции был в основном трезвым, трудолюбивым и сквернословия не выносил. А вся зараза исходила сверху, куда в первую очередь проникало западное внешнее и интеллигентское внутреннее разложение. Затем я развиваю мысль о необходимости восстановления монархии в России и все разом подхватывают эту тему, перебивая друг друга. И когда Юрий Петрович предлагает тост «за Царя, за Родину, за Веру!» мы встаем и грохочем: «Ура! Урраа! Урррааа!!!»
На службе у Государя
Дедушка мой в нашем роду имел абсолютный авторитет. С пионерского «безоблачного» детства знал я, что у деда было двенадцать детей, выжило девять, а также, что его раскулачили.
Бабушка ездила в Москву к всесоюзному старосте товарищу Калинину, неделю стояла в очереди на прием, и в результате получила документ о реабилитации семьи. Дед не вынес предательства односельчан, издевательства новоявленных хозяев, и уехал в город. Насчет издевательства 3/4 это уже мой вывод после простейшего сопоставления фамилии деда до и после раскулачивания. Более издевательской фамилии, чем он получил от пьяного писаря сельсовета вместе с новым паспортом, и придумать трудно.
В городе работал он дворником 3/4 в те времена должность солидная, «властьимущая». Дети разъехались кто куда, при дедушке остался младший сын 3/4 мой отец. От своих детей дедушка требовал, чтобы они учились. Ослушаться деда никто не смел, поэтому дети учились старательно и сами стали педагогами или начальниками.
Во время своего обучения отец часто приезжал из другого города к деду навестить его и посоветоваться. А однажды отцу стало невыносимо тоскливо, несмотря на то, что вроде бы причин для этого никаких не имелось. А к вечеру принесли телеграмму, что дедушка умер. В тот день он потерял стразу и отца, и друга, и советчика.