Восковые куклы (сборник)
Шрифт:
3 Марта. Сегодня должна прийти Рабин смотреть какой-то новый французский фильм. Рабин говорит, что там актриса на меня похожа. У меня сильнейшая депрессия, стараюсь с ней как-то справиться, разговариваю с птицей. Я боюсь даже сегодня идти смотреть почту, вдруг он снова ничего не написал. Небо так прояснилось, почти лазурное, а у меня снова весна в одиночной камере. Конечно, Рабин не пришла. Конечно, он не написал. Печально. Назад шла пешком, ближе к ночи это даже приятно — автомобилей мало, город уже настоящий. Возле банка «Финансы и Кредит» встретила Зима с новой девушкой. Он снова перекрасил себе волосы. В «Киберкафе» у подростка был день рождения. Бог ты мой! Всего год назад я точно так же веселилась на вечеринках. Как будто меня отделяет от этого целая вечность.
4 Марта. Сейчас еду в гости к Зейгерман, она меня зачем-то искала, приятно будет пообщаться, не виделись с самой школы. Умер Шмулик дяди Мишин, такой красивый мальчик, а я ела картошку со сметаной, когда мне об этом сказали. Мама уезжала за обоями, а тут вошла заплаканная и спросила:
5 Марта. Первое весеннее воскресенье. Думаю поехать на ипподром. Небо, вроде, очищается, светлое, только несколько облачков. Чудесный день, правда, на ипподром я попала часам к четырем, когда уже все заезды закончились, потому что задержалась в синагоге (и когда шла туда, встретила Митю, его мама выгнала погулять, пока она будет убираться). Адик прилетает в пятницу! Я так хочу его встретить в Борисполе и, наверное, сойду с ума до пятницы. Встретила Анечку, которую ужасно люблю. Теперь она учится в Институте международных отношений на юриста, но такая же сумасшедшая. И у нее собака — доберман Зукко Берт-Герутта, так кажется. Она первая узнала, что у меня родится ребенок, и спросила, как его я хочу назвать. Я сказала, что не знаю и, впрочем, я еще сто раз передумаю, а что придумает Адик, даже не могу представить.
6 Марта. Совершенно бестолковый день.
7 Марта. День, кажется, все никак не закончится. Да, и какая-то неуемная возбудимость — надо прекратить пить этот токоферол.
8 Марта. Утром эта старая еврейская дура потащила меня менять ботинки, только бы менять! Теперь у меня болит позвоночник. Ну не бывает хорошей обуви за такие деньги! Только уродовать себя. Целый день я в Карфагене, теперь с подачи Эмилио Сальгари. Бывает же так, что чью-то историю в детстве так воспринимаешь, будто свою собственную. Проходит почти десять лет, а имена всяких там Ганнибалов и Гамилькаров вспоминаешь как имена своих старых забытых друзей. Удивительно! Теперь нашла учебник по истории и читаю со всеми подробностями: Пунические войны, план Карфагена, схема битвы при Каннах — наверное, у меня все-таки родится мальчик. Адик прилетает послезавтра. О, Адик! Птица бьется о прутья клетки — я включила свет и мешаю ей спать.
9 Марта. Все, уже завтра! Снова этот дурацкий синдром — боязнь выйти из дома, какой-то безотчетный страх. Залезла в ванну. Тем более с утра пасмурно было и дождь. Но мама пришла и сказала, что очень тепло и можно без шапки. У меня чистая голова, и «я опять иду гулять». И весна! Я ее поймала в воздухе, в других горизонтах, в шуме ясеня, в песне птиц среди голых ветвей, во взглядах школьников на деревянной парковой лестнице, в загадочной эпичности деревьев, в этой обнаженности домов. О-о! Сю-пер! как говорят во французских сериалах. Я сидела на лестнице, как той весной, когда мы познакомились. Если бы он сейчас появился, все те же чувства охватили бы меня, и с той же силой, что оборвалось бы дыхание.
11 Марта. Весна и солнце. Он приехал! «Desert Rose» Стинга на всех радиостанциях, такси, ночной город. Сухой снег, тучи, промозглая погода. Куда и делась начавшаяся весна? В три часа я уже в Борисполе. И эти растянувшиеся часы (рейс еще задержали: Tel-Aviv arrived. Istanbul expected 18.30) показались жизнью. Прогулки возле аэропорта нельзя выдержать более десяти минут — холодно — громадное небо, словно затаившийся зверь, стекает красными капельками закат, предчувствие чего-то огромного и страшного. Машина, распугивающая птиц. Сидим на скамейке у аэропорта — ночь, холод, он курит и говорит о Стамбуле. Потом едем, едем долго, едем уже сквозь ночной город, высаживаемся возле Бессарабского рынка. Бродим по Саксаганского и Горького в поисках кафе. Это кафе из картонных цветов, шишечки в сердцевинах картонных маков, он дарит мне африканские бусы — в этом вся какая-то нелепость нашего существования вместе. Он постоянно уходит звонить, чтобы было, где вписаться хотя бы на ночь. Наконец, едем к китайчонку Ли на машине, и через час я уже ухожу, чтобы мои не выкупили, что он приехал. Сегодня я как проснулась, поехала к нему, и от самого Индустриального моста шла пешком. Там как всегда зависалово сквозь табачную пелену, совершенно нетворческое, обламывающая атмосфера, а Вадичка-педичка мямлит по телефону, видимо, не хочет вписывать. Из этого чада мы сбежали гулять и гуляли, пока я не замерзла, по Пушкинской, после зашли на студию, там был только прорисовщик, который толком ничего не знает. Теперь я греюсь здесь и ем жареную рыбу, и только сейчас засияло солнце. В шесть встречаемся в «Ребекке».
14 Марта. Утром ели первый раз огурцы со сметаной. Я совсем забыла об открытии синагоги, потому что у Жени-флейтиста день рождения. Сейчас живем у Вадички на Ереванской.
15 Марта. Встала в семь, поехала сдавать кровь и сюда, переодеться в платье. Адик не поехал кровь сдавать, потому что сильно вчера устал. Еще эти кварцевые лампы — осталось три процедуры. Вечером Вадичка позвал нас в Динамо-Люкс и зашел. Они хотели сначала вдвоем идти, но я тоже пошла, и получилась не совсем приятная прогулка, еще дождь, мы все как бы отдельно идем по ночному Крещатику. Но Динамо-Люкс того стоил: Коган привез уникального финского типа — Мика… Мика Похьола — вау! Роллс-Ройс под дождем на углу гостиницы, графитти, высокая лестница, освещенная огнями, обыск при входе, негр-гардеробщик, игрушечный тигр, трехэтажное нагромождение галерей, обитые длинноворсовой тканью перила, диваны, оранжево-синяя карта созвездий, коридоры для барменов, огражденные цепями, тройные экраны, освещение,
16 Марта. Стоило провести целый день вместе — и к ночи поссорились, и конечно, нечего сваливать эту ссору на наши взаимные «измены» и на его марихуану. Я в плохом настроении, оттого что не хочу становиться его женой в том смысле, как они это понимают — такой женщиной, которая всегда есть под рукой для регулярных половых процедур, а ты себе проводишь время с подругами и оттягиваешься. Это самое отвратительное, что может быть. Я хочу, чтобы он был со мной, когда он со мной, а если находит другую девушку — то никаких камбэков, пусть с ней и живет. Только это по-честному и способствует прогрессу цивилизации. А то «уеду в Москву, погуляю, пересплю с какой-нибудь красоткой» — у меня вся истерика началась с этой его фразы, еще утром, конечно, после этого я о Москве и думать не хочу. А после: «А тебе-то что теперь?» Как будто я вещь, которая на время испортилась. Нет, день прошел хорошо, он хоть начал рисовать. Рисовал меня, я делала ему массаж. Он лежал, накрытый зеленым полотенцем, как шиитским знаменем. Ближе к вечеру ходили в «Кибер-кафе», с тем, чтобы я потом вернулась. По дороге купили пакет сока и авокадо в магазине за Оперным театром. В «Кибере» нас чуть не развели на 15 гривен, но у Адика хватило смелости выяснить отношения. Я поехала домой, слушала по дороге Стравинского. Но забыла у него ключ, и он догадался вернуться. Пришлось играть в шахматы, и в конце игры, конечно, поссорились — он переставил фигуры на четыре хода назад, мне показалось, что неточно, и вообще, меня такое раздражает. Я просто смела их с доски и сказала, что он выиграл. Стирали носки среди ночи.
17 Марта. Сейчас он ушел к Ли, а в четыре мы встретимся с ним на парковой лестнице, я так хочу встретиться с ним там в теплый весенний день, как позапрошлой весной и пойти — неизвестно куда и зачем. Конечно, погода стала премерзкой, на лестнице было холодно, и серо, и гнусно. Он поднялся снизу, мы сидели и разговаривали, потом шел сухой густой снег, но он разогнал гнусное состояние, и мы даже не знали, о чем говорить друг с другом и куда идти. Это я могу воспринимать его как позапрошлой весной, когда я приходила сюда прогуливать уроки и когда он впервые накурил меня травой, а для него я уже старый отработанный материал, этот красавец сидит со мной, а сам косится на девочек, которые сегодня пришли прогуливать уроки. Для него мое время кончилось. Ему со мной неинтересно. Зашли в L-Art, там фотовыставка «Взгляд пришельца» — слепящие неоновые прочерки ночного города. Потом заехали на Дегтяревскую, бабушка с мамой пили греческий коньяк из длинной бутылки, мы там поужинали. К вечеру Адик ушел и вернулся совершенно пьяный и обкуренный в три часа ночи. А в 12 позвонил Вадичка и попросил нас выметаться на выходных.
18 Марта. У него жуткое похмелье, два часа дня, а он спит. Утром, правда, просыпался, увидел, что солнечный весенний день и рассказал, как собирается провести эту весну, занимаясь исключительно девушками. Я понимаю, что он просто меня дразнит. Но мы все равно поссорились. А потом помирились и стали звонить, чтобы снять квартиру. Нет, пусть лучше уезжает в Москву. Я ходила в аптеку за таблетками от похмелья. Старая монашенка так долго-долго покупала лекарство. Ее держали под руки, и это растянулось до бесконечности. Ездили вечером в город и не попали в Дом кино на немецкие фильмы.
19 Марта. Весь день шел густой мокрый снег. Ветки отяжелели, дороги замело, как зимой, дома заснеженные. С утра мы собирались, ждали, когда придет Вадичка и нас выставит. Я звонила в квартиры, чтобы снять. Пришла Зейгерман, и мы жарили рыбу и ели ее с апельсинами, она все говорила о том, как нужно правильно рожать ребенка, как будто она там знает! Потом она ушла и пришел Вадичка, сказал, что съезжать не к спеху, что он зайдет сюда после Дома кино, и тогда мы уедем. И мы поехали смотреть полдома в переулке Рылеева. С сегодняшнего дня подорожал транспорт, и по совершенно заснеженному городу ходили пустые троллейбусы. Мы играли в снежки у парапета на Герцена. Переулок нашли довольно скоро, он состоит из двух- и одноэтажных особняков, и там очень немного таких небольших домиков, как наш. Такой себе заснеженный Беверли-Хиллз. Мы нашли дом с восьмеркой на калитке и долго пытались дозваться хозяев, потому что сад большой и дом далеко от калитки. Два куста шиповника с почерневшими ягодами по обеим сторонам лестницы, ведущей к калитке. Наша половина дома совершенно отдельно и очень чудные комнаты, и небольшая веранда, и кухня, и крыльцо под вишней, и даже отдельный дворик. Зеркало в резной коричневой раме, буфет, похожий на фортепьяно — все такое настоящее, спрятанное от города. Мальчик-негритенок Симон, внук хозяйки, все время выбегал на нас посмотреть. Завтра этот дом приходят смотреть другие люди, и нужно позвонить ей после семи вечера. Хозяйка сразу заметила, что у меня будет ребенок, и это ей не очень понравилось, потому что он может быть крикливым и будить Симку (это того негритенка с острыми ушами). Мой ребенок будет крикливым! Он будет каким-нибудь! Я даже сама себе не представляю, что он вообще будет. Хочу представить, но как-то не могу. Адик курил. Она сказала, что у нее жил профессор, вечно сидел на крыльце, чертил формулы и курил, и закурил всю вишню так, что она не цвела. Назад я ехала в полном восторге — замучила Адика своими воплями и нытьем, что я хочу жить именно здесь, и нигде больше. Потом мы шли по Воровского сквозь снег и тишину. Только собака, перебегая улицу, облаяла одинокий автомобиль и уже спокойно прошествовала далее. Вечером Адику стало плохо, и пришел Вадичка, сказал, что выметаться нужно утром, и что он остается здесь на ночь.