Воскрешение из мертвых (илл. Л. Гольдберга) 1974г.
Шрифт:
— Дионисий Дорофеевич посылал спросить, когда ты приедешь. Не терпится ему узнать, что твой профессор сказал о формулах Куравлева. Не мистификация ли это?
— Нет, не мистификация. Все формулы строго научные. Оказалось также, что профессор Кречетов, к которому я обращалась за консультацией, знает Куравлева. Он считает его способным математиком.
«Стоит ли сообщать Андрею о предполагаемой болезни Куравлева или подождать, пока это станет известно точно? — думает Настя. — Нет, пожалуй, не стоит, нужно сначала с отцом посоветоваться…»
А
— Не зашла бы ты к нам? Сама бы рассказала Дионисию Дорофеевичу, что профессор Кречетов о Куравлеве говорил.
Настя, очень уставшая за эти дни, всю дорогу мечтала лишь об одном — поскорее бы добраться до дома, до своего любимого дивана, но ей не хочется огорчать Андрея, и она обещает:
— Сначала забегу домой, а потом зайду.
11
В просторной комнате Десницына-старшего, кроме его внука, еще какой-то мужчина. Присмотревшись, Настя узнает в нем того самого человека, которого видела недавно возле дома Десницыных вместе с Куравлевым.
— Вот, познакомьтесь, пожалуйста, Анастасия Ивановна, — обращается к ней Десницын, — это наш коллега, магистр Стефан Антонович Травицкий. Прежде чем стать богословом, учился на физико-математическом во Львовском университете. Вам, наверное, интересно будет с ним побеседовать.
— Учился я там, правда, всего два года, но интереса к естественным наукам не потерял, — солидным баском произносит Травицкий, самодовольно поглаживая свою холеную бородку. — Продолжаю и теперь следить за их развитием по доступной мне литературе. А вы, значит, философ?
— Да, готовлюсь к защите кандидатской диссертации, — отвечает Настя.
— Внук сообщил мне, что ваш профессор одобрил вычисления Куравлева, — снова вступает в разговор Дионисий Десницын. — Правильно он вас понял?
— Не совсем, пожалуй, — улыбается Настя, обернувшись в сторону Андрея. — Профессор ничего не одобрял, а засвидетельствовал только, что формулы достаточно грамотны и что в них есть некоторый смысл.
— Было еще сказано, кажется, что он неплохой математик?
— Да, это профессор Кречетов действительно сказал, — подтверждает Настя, — хотя Куравлев незаслуженно оскорбил его при защите своей докторской диссертации.
— Ах, так это, значит, тот самый Кречетов! — восклицает Травицкий.
— Что вы имеете в виду под «тем самым»? — невольно хмурится Настя.
— Ну, а вы, конечно, разделяете точку зрения своего профессора о незыблемости принципов причинности? — спрашивает Травицкий, пропуская мимо ушей вопрос Насти. — Я читал недавно его статью в каком-то из научных журналов. Однако другие ученые не отрицают того, что причинность не только нарушается, но и вовсе отсутствует в субатомном мире.
— Утверждают это главным образом западные ученые, — замечает Настя, — сторонники физического идеализма, отрицающие объективность познания. Во всяком случае, отсутствие причинности в микромире
— Весьма вероятно, что скоро это будет доказано, — многозначительно произносит Травицкий, видимо имея в виду эксперименты Куравлева. — И тогда в таинственной области микромира обнаружатся совсем иные закономерности.
— Какие же? — едва заметно улыбается Настя.
— Подвластные только всевышнему, — с фанатической убежденностью произносит Травицкий. Продолговатое лицо его напоминает теперь Насте суровый облик средневекового иезуита. — И, кто знает, может быть, всевышнему не очень-то понравится это вторжение, — мрачно заключает Травицкий.
Десницыны, прислушиваясь к этому спору, смотрят на Настю: один — с восхищением, другой — с любопытством.
— Почему вы думаете, что всевышний может разгневаться? — спрашивает Настя Травицкого. — Разве его может шокировать то обстоятельство, что станет известно наконец, где именно находится его обитель?
Дионисий с трудом скрывает улыбку, а Травицкий, делая вид, что не замечает иронии Насти, спокойно отвечает:
— Для всевышнего нет различия между великим и ничтожным. Он может пребывать как в космосе, так и в антикосмосе, то есть в микромире.
— Тогда уж лучше искать его в космосе, — простодушно предлагает Настя. — Тем более, что и там тоже обнаруживается нарушение некоторых фундаментальных законов природы. Академик Амбарцумян сообщает, например, что из ядер некоторых галактик наблюдается такое мощное истечение сгустков материи, которому нет пока удовлетворительных объяснений. Он допускает даже, что данные подобного рода могут привести к противоречию с законом сохранения энергии и вещества. Почему бы тогда не допустить пребывание всевышнего именно в этих таинственных ядрах галактик? Для всевышнего это ведь куда более достойная обитель.
Травицкий смотрит на Настю с удивлением. Видно, эти данные ему неизвестны. Но он не теряет присутствия духа и довольно бодро заявляет:
— Я не вижу в этом никаких противоречий. Напротив — это лучшее подтверждение того, что для всевышнего действительно нет разницы между великим и ничтожным.
— Досадно только, — как бы между прочим замечает Дионисий Десницын, — что факты эти обнаружил не какой-нибудь верующий в бога астроном, вроде аббата Леметра, а явный безбожник, активный пропагандист атеизма Амбарцумян.
Заметив хмурый взгляд Травицкого, он поясняет:
— Я это потому промолвил, отец Стефан, что вспомнил трактат папы Пия Двенадцатого «Доказательство существования бога в свете современной науки», прочитанный им на заседании Ватиканской академии наук. В этом трактате он провозгласил истинными учеными лишь тех, которые не только проникают в тайны природы и тем указывают человечеству путь к целесообразному использованию естественных сил, но и демонстрируют языком чисел, формул и экспериментов бесконечную гармонию всемогущего бога.