Воскрешение из мертвых (Повести)
Шрифт:
Председательствует на обсуждении редактор «Мира приключений» Петр Ильич Добрянский. Чувствуется, что и ему не очень нравится выступление Гуслина, но Петр Ильич не позволяет себе подавать реплики, лишь изредка высоко поднимает брови и слегка покачивает головой, когда мысль выступающего кажется ему очень уж спорной.
Но вот берет слово молодой фантаст Фрегатов. Алексей хорошо знает его и ценит, как человека талантливого, оригинально мыслящего. Фрегатов, высокий, рыжеволосый, держится очень прямо, даже когда сидит, не прислоняется к спинке стула. Небрежно
— Я завидую ясности повествования Русина, но… как бы это сказать поточнее?… В нем нет находок. Все логично и понятно, а ведь в науке и тем более в жизни не так-то все просто…
— Зато бесспорно логично! — выкрикивает кто-то.
Алексей ищет его глазами. А, это Возницын, кандидат физико-математических наук и тоже молодой фантаст. Он нравится Алексею. Его позиции ему ясны.
— Ну, это, знаете ли, не всегда так,- возражает Возницыну Фрегатов.
— Если бы в науке все было так логично,- усмехается Гуслин,- единая теория поля не оказалась бы такой сложной проблемой.
— Это не из-за отсутствия логики в науке,- не сдается Возницын,- а из-за недостаточности знаний у фи-зиков-теоретиков. А знаний этих нет потому, что физики-экспериментаторы не поставили еще такого эксперимента, который…
— Э, бросьте вы это! — выкрикивает еще кто-то из фантастов.- Ведомо ли вам, из чего выводил свою теорию относительности Эйнштейн? Скажете, может быть, что ей предшествовали труды Максвелла, Герца и Лоренца?
— Этого не отрицал и сам Эйнштейн,- замечает Возницын.
— Но ведь их труды были известны всем,- повышает голос Гуслин,- а истолковать результаты опыта Май-кельсона — Морли смог только Эйнштейн!
— Но позвольте! — протестующе машет руками Фрегатов.- Это что — научная дискуссия на вольную тему или обсуждение повести Русина? Петр Ильич,- взывает он к Добрянскому,- дайте же мне возможность…
Председательствующий стучит авторучкой по графину с водой.
— Давайте действительно поближе к делу, товарищи. Хотя, в общем-то, все это очень интересно и полезно, конечно…
— Да, но в другой раз! — выкрикивает кто-то.
— Прошу вас, товарищ Фрегатов, мы не будем вам больше мешать.
— А об Эйнштейне тут вспомнили весьма кстати,- довольно улыбается Фрегатов.- Все вы, конечно, знаете, что его гениальную теорию сами же ученые называют сумасшедшей? Чего не скажешь о теориях многих современных физиков…
— Вы, однако, тоже, кажется, начинаете уходить от темы,- перебивает его Добрянский.
— Нет, я не ухожу от нее, Петр Ильич, я подхожу к ней. Конечно, нереально требовать от нашей научной фантастики гениальных произведений, но лучшие из них должны, по-моему, тоже быть немного с «сумасшедшинкой».
Все дружно смеются. Фрегатов умоляюще простирает руки вперед.
— Я все сейчас объясню!
— Нечего нам объяснять — все и так ясно! — снова вскакивает Гуслин.- Поменьше фантастики гладенькой, «научпоповской», побольше будоражащей!
— Не нужно только путать «сумасшествие» с бредо-востью и невежеством,-
— Вот и создай при этом что-нибудь «сумасшедшее»,- демонстративно вздыхает фантаст Сидор Кончиков, подписывающий свои произведения псевдонимом «Сид Омегин».- Какие же могут быть пределы у науки?
— Пределы, однако, существуют,- усмехается Возницын.- Это объективные законы природы. Вы знаете, конечно, почему, например, скорость света предельна для любой материальной частицы?
Омегин, к которому обращается Возницын, смущенно молчит, делая вид, что вопрос этот относится не к нему. А его сосед восклицает почти возмущенно:
— Ну, это, знаете ли, запрещенный прием!
— Давайте все-таки,- стучит стаканом по графину Добрянский,- вернемся к повести Русина и дадим возможность товарищу Фрегатову закончить его выступлений. Куда он, кстати, делся?
— А меня Гуслин выжил с трибуны,- смеется Фрегатов.- Да я и забыл уже, что хотел сказать. А что касается предела скорости света, то я тоже думаю…
— Давайте подумаем сначала о повести Русина. Вы, кажется, сетовали, что она недостаточно «сумасшедшая»?
— Не только она, но и вообще вся наша фантастика. А в повести Русина не очень убедительно утверждение высокого совершенства фаэтян. И это досадно, ибо сама жизнь подбрасывает такие доказательства. Вы, наверное, читали сообщение о Калифорнийском метеорите? В нем обнаружили какие-то сплющенные пластмассовые детали, но главное — кристаллы химически сверхчистого кремния! Разве не ясно, что это такое? Это транзисторы!
Какое же вам еще доказательство несомненного существования высокоразвитой* цивилизации на Фаэтоне?
— Но ведь их нашли в метеорите, который мог быть и не осколком Фаэтона,- замечает кто-то.
— Ну, едва ли,- покачивает головой Фрегатов.- У астрономов почти нет сомнений, что метеориты — осколки астероидов, а астероиды, видимо, осколки Фаэтона, хотя эту точку зрения разделяют далеко не все. Я лично не сомневаюсь в этом, но гибель Фаэтона, описанная Русиным, меня не убеждает. Едва ли это результат атомной катастрофы. Да и не ново. Такую гипотезу высказал еще в тысяча девятьсот шестьдесят втором году украинский писатель Микола Руденко. У него, правда, имеется в виду атомная война, а у Русина спонтанная детонация огромного количества термоядерного оружия, накопленного многими государствами Фаэтона. В этом есть, конечно, некоторая разница, но все равно не оригинально.
Потом выступают другие, но Алексей никого больше не слушает. У него уже ке остается никаких сомнений, что повесть нужно переделывать.
3
Русин живет в тихом узком переулке. В эту пору тут всегда* безлюдно, но сегодня почему-то необычно много народу, и как раз перед окнами Алексея. А может быть, под окнами Вари? Ну да, конечно, под ее окнами!
— Видно, опять учинил дебош Ковбой? — спрашивает Алексея какой-то пожилой мужчина.