Воскрешение Малороссии
Шрифт:
В Дни бунта Ивану Гонте пришлось совершить сложный выбор. Потоцкий всегда относился к нему с симпатией и даже подарил в полное владение его родное село — те самые Росошки. Сотник отличался импозантной внешностью и превосходно говорил и писал по-польски. Как вспоминал сын убитого губернатора Павел Младанович, «воспитание его было такого, что и теперь его можно было бы счесть за шляхтича». (Между прочим, в допросных листах за неграмотного Зализняка по-польски расписался именно Гонта!) Но голос крови и веры пересилил. «Своими» для Ивана были все-таки православные гайдамаки, а не католики-шляхтичи и еврейские купцы.
Жестокая ирония заключалась в том, что и Гонту, и Зализняка поймали именно русские войска, которые пришли на помощь своему польскому союзнику — королю Станиславу Понятовскому. Но во время казни Гонта вел себя достойнее любого дворянина и даже завещал
Казнь Гонты должна была продолжаться две недели. В течении первых десяти дней, по решению польского .правосудия,.- ему предписывалось вырезать по «пасу» кожи, на одиннадцатый день — отрубить ноги. На двенадцатый — руки. На тринадцатый — вырвать сердце. И только на четырнадцатый — обезглавить. Выдержать эту процедуру так и не смогли. Польский гетман Бра-ницкий приказал отрубить Гонте голову на третий день, а все остальное проделать на трупе. Череп сотника многие годы красовался на воротах городка Могилев-По-дольский. Кожа с него облезла, вороны выклевали глаза, а потом он попросту куда-то исчез. Как многое исчезает в этом подлунном мире. И только в допросных листах двух гайдамаков-побратимов сохранился каллиграфический автограф по-польски: «К sim owiktom wmijsto nazywajemoho poikownyka Maksyma Iwelowaho syna Zalizniaka za neumiknym gramoty po ikmo prozenyiu w miksteczo Umac sotnik Iwan sotnyko Honta podpisaisa» «Под этими ответами вместо назвавшегося полковником Максима Ивеловаго сына Зализняка по его просьбе как незнающего грамоты в местечке Умань сотник Гонта подписался».
Глава 20.
Преступление и наказание по-староукраински
Много пишут ныне о судебном беспределе. Но уверяю вас: при Мазепах и Полуботках в казачьей державе со справедливостью было не лучше!
Гуси спасли Рим, а Запорожскую Сечь — картежник. Недаром колода карт красуется на переднем плане картины Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». На Рождество 1675 года войско турецкдх янычар проникло по льду на Сечь и вырезало часовых. Казаки мирно спали. И только в одном курене компания картежников продолжала игру. Именно они засекли врагов и открыли бешеную стрельбу, разбудившую другие курени. Через окошки-бойницы запорожцы косили турок сотнями — ни одна пуля не пропадала даром на узких улочках, где не было спасения. Утром трупы захватчиков опустили в проруби на Днепре, скормив рыбам.
Но не всегда карты приводили к хеппи-энду. Чаще всего страсть к азартной игре оборачивалась внезапной утратой имущества и утомительными судебными процессами. В историческом романе Зинаиды Тулуб «Людоловы» так теряет свой хутор полковник Горленко. Множество подобных трагедий сохранили и старинные акты. Карточные шулера подпаивали незадачливых гуляк и вовлекали их в опасную игру, оставляя в прямом смысле без штанов.
Один такой случай произошел в сотенном местечке Насташка возле Белой Церкви в 1672 году. В город пришел на постой отряд сердюков (наемных пехотинцев) гетмана Дорошенко. Один из них по прозвищу Ильяш предложил в корчме сыграть в карты или кости местному шляхтичу Василию Троцкому. Тот был в дымину пьян и сразу согласился. Игра продолжалась, пока кто-то не сбегал за женой Троцкого. Та утащила мужа домой. Но утром к НИМ явился Ильяш и заявил, что Троцкий должен ему ровно тысячу злотых, проигранных ночью.
Шляхтич отказался признать долг. Тогда Ильяш обратился в суд. От разорения Троцкого спасли только свидетели — местные жители, пившие в той же корчме. Все они в один голос утверждали на суде, что бедняга был пьян, сердюки заставляли его играть силой и даже поколотили слегка его супругу, когда та прибежала на выручку. Городовой атаман отказал нахальному сердюку в удовлетворении претензий. Но тот долго не унимался и подал апелляцию в Белоцерковский полковой суд. Там отнеслись сочувственно к Троцкому как местному жителю. Дело долго лежало без движения, что бывает и в наши дни. И только через шесть лет по взаимному соглашению полковников белоцерковского и сердюцкого решение первой инстанции одобрили, оставив Троцкому его тысячу злотых. Представляете, сколько нервов съел всего один пьяный кутеж.
Зато в городе Остер местный зажиточный обыватель Иван Друцкий в 1715 году проиграл в карты соседу по фамилии Лапика все свое состояние. Сначала — наличные деньги (105 злотых), а потом котлы, комору вместе с запасами хлеба, одежду жены и детей и, наконец, городской дом. Удрученный потерей имущества горе-игрок кинулся в Межигорский монастырь, упал к ногам архимандрита
Архимандрит тут же почувствовал, что на азартном дельце можно нагреть руки, включил связи и с помощью киевского полковника Антона Танского добился рассмотрения дела о карточной игре в суде Остра. Это было несложно, так как Остер являлся сотенным местечком подконтрольного Танскому Киевского полка. Решение суда и сегодня поражает полным отсутствием логики, явно демонстрируя, кто в нем был заинтересован. Хлеб и 105 злотых наличными, которые проиграл Друцкий, признали собственностью удачливого соседа, а дом обязали передать Межигорскому монастырю. Единственным справедливым пунктом этого судилища было то, что проигранную одежду жены и детей постановили вернуть ее владельцам. Видимо, мужской монастырь не интересовался детскими и бабьими шмотками. Это воистину «соломоново» решение не понравилось обогатившемуся на карточной игре Лапике, у которого сильные мира сего отобрали весь выигрыш, кроме «утешительных» 105 злотых. Однако Остерский сотенный суд обязал его никогда не предъявлять претензий на дом под угрозой штрафа в 50 талеров в пользу того же суда.
Выходит, что и в те времена было накладно связываться с властью, хотя наши историки очень ее хвалят, утверждая, что это была «наша», глубоко «украинская» власть. Вот как она вела себя — воистину глубоко по-украински! В 1719 году зять Иваницкого сотника Волошина за съеденный коровой крестьянина Верескуненко гарбуз отобрал у последнего по суду корову, а за якобы присвоенную тем же Верескуненко «грудку сыра» изъял в пользу истца огород с хатой и садом и поле в три с половиной десятины. Теперь догадываетесь, почему никто не воевал, когда отменяли гетманство? А кто за таких шкуродеров будет кровь проливать?
А вот еще одно решение подобного рода: в 1722 году некий Аркеменко был обвинен в супружеской измене. Не известно почему, но, разобрав дело, Пирятинский суд постановил отобрать у любителя внебрачных связей коня, вола и корову в пользу суда. Неужели без коня и вола он стал верным мужем? И зачем вообще суду волы и коровы? Пахать, что ли, он собирался «выездной коллегией» прямо на поле и доить, хватаясь за дойки загребущими руками?
Увы, не было на Земле правды, нет и не будет! Отсутствие прецедентного права в Малороссии иногда превращало правосудие в сплошную комедию. В 1707 году некий Мыкытченко изнасиловал в Прилуках местную жительницу по прозванию Гребенчиха. Его казнили, отрубив голову мечом. А другие за такую же провину просто откупались! В 1684 году.богатый и похотливый казак Божко из Новых Санжар изнасиловал собственную най-мычку. Та подала на него иск. Согласно приговору, она получила за обиду корову из стада насильника (причем, суд постановил, что пострадавшая может выбрать, «якую сама сподобает»), пять овец, куртку на овчине, подушку, плахту, три женских сорочки, «чоботы чирвоныи» и пояс «штучковый» кроме того, ей присудили право нажать на нивах Божка хлеба, сколько сможет. И еще он должен был расплатиться с ней за годовую службу! Разбогатевшая на изнасиловании девка осталась довольна. Как и незадачливый насильник Божко, которому удалось сохранить голову, договорившись о компенсации с жертвой его разнузданных инстинктов.
Куда меньше повезло всего через девять лет жителю города Стародуб Тарасову. Он изнасиловал собственную дочь и был присужден к отсечению головы: «Жебы при собраню народа под час ярмарковий на пострах иным бил... мечем стятий». Педофилов-кровосмесите-лей не жаловали и в те времена.
Впрочем, доставалось и преступникам женского пола. Чаще всего злодейки попадались на убийстве собственных младенцев. За это закапывали в землю и пробивали колом. Стандартный приговор гласил: «Колом живую пробити, иж бы прочии имели страх».
Представителям нетрадиционной сексуальной ориентации в старой Украине тоже жилось нелегко. Они не танцевали полуголыми на пятнадцатисантиметровых шпильках и не пели голосами кастратов в телевизионных шоу, озадачивая публику, баба это или мужик? Пойманных на месте преступления сексменьшевиков (их тогда называли «содомитами ») после веселой судебной процедуры, заменявшей для народа театр и телевизор, публично казнили — обычно сжигали на костре. Подобные эпизоды расправы над староукраинской «гомосятиной» любил коллекционировать современник Тараса Шевченко известный собиратель малороссийских пикантных историй — Платон Лукашевич. В его фонде, хранящемся доныне в отделе рукописей Российской Государственной библиотеки в Москве (бывшая «Ленинка»), имеется множество таких выписок из судебных актов.