Воскрешение: Роман
Шрифт:
– Но ведь собаки не сказка, – возразил Митя, как на гати, с осторожностью прощупывая землю под ногами своих вопросов. – Скажи, бухты Тикси тоже нет?
– Бухта Тикси есть, – сказала мама. – Вот она на карте.
– Так ты там была? – спросила Аря, и Митя увидел, что ее глаза снова загорелись.
– Нет. Да туда и нельзя, наверное.
– А в Устьянске?
– Нет, конечно.
– А на реке Лене? На мысе Святого Носа? И на Земле Санникова? – закричала Аря, догадываясь. – Ты нигде не была! Ты только видела их на карте. Поэтому ты в них и не веришь. Откуда же ты знаешь, что их нет? Вот бабушка там точно была. Я уверена. И в этом самом была. Луанпробане.
– С вашей бабушкой я об этом еще поговорю, – сказала мама холодно.
– Но ведь ты и правда там не была, – соглашаясь с Арей, рассудительно добавил Митя; ему так хотелось продолжать
– Ты читай, – попросила Аря. – Читай, пожалуйста. Ты читала про хижину и про кости мамонтов.
– Хватит на сегодня, – сказала мама резко, закрывая книгу. – Да и темы костей на сегодня хватит. Все, спать. День действительно был долгим.
Она устало склонилась над кроватями и по очереди поцеловала их в лоб.
– Спокойной ночи. И не вздумайте продолжать болтать.
Вышла, тихо и плотно закрыв за собой дверь.
– Мама нигде не была, – сказала Аря. – Поэтому она все придумывает. Потому и думает, что ничего нет.
– Как ты можешь так говорить о маме? – возмутился Митя.
– А что ты думаешь, она там была?
– Может быть, это было очень давно? Или ей просто нельзя нам это рассказывать?
Арина задумалась. Маму она тоже любила.
– А ты еще почитай, пожалуйста, Митенька, ну почитай нам еще.
Митя посмотрел на нее и зажег бра над своей кроватью.
– Только я буду тихо, – сказал он.
– Да, да, – восторженно прошептала Аря – так тихо, что и сама себя почти не слышала, чувствуя движение губ и близкий шелест своего шепота. – Про избушку.
– «Столетняя избушка, – ясным шепотом читал Митя, – мало пострадала в этом холодном климате. Пропитанные морской солью стволы плавника только почернели и кое-где покрылись лишаями, а внутри были свежи. Немало путешественников находили приют в этой поварне по пути на остров или обратно, и все заботились об исправности ее двери, висевшей на кожаных петлях, и крыши, на которую нужно было время от времени подсыпать землю».
Часть слов казались Арине странными, хоть и захватывали воображение, и она начала мысленно сбиваться с дыхания. Как-то незаметно для себя она стала представлять огромные плавники, как у карасей с озера Красавица, только очень большие, и поварню, где повар орудовал возле жарко натопленной плиты.
– Митя, – спросила она, – когда мы вырастем, мы с тобой ведь доберемся до бухты Тикси?
Он задумался, воображая теплую хижину на берегу великого полярного моря.
– Да, – сказал Митя, – обязательно доберемся.
– Ты в нее веришь?
– Верю.
– Что бы ни сказала мама?
– Что бы ни сказала, – ответил он, задумавшись. – А ты не передумаешь?
– Нет, – сказала Арина решительно и как-то очень серьезно.
– Что бы ни произошло? – продолжал настаивать Митя.
– Что бы ни произошло.
Они снова замолчали. Арина вылезла из-под одеяла и села на край Митиной кровати.
– Обещаешь? – спросил он.
– Обещаю. Ведь бабушка сказала, что мы оттуда пришли. И этот, Ломоносов, тоже сказал. Обещаю, – повторила она, но неожиданно для самой себя ей и этого показалось недостаточно. – Клянешься?
– Да, – откликнулся Митя, и Арина легко коснулась его руки.
Митя чувствовал себя ужасно уставшим, как будто это он сам проехал на собачьей упряжке по широкой речной долине своей прозрачной бесконечной страны. «Я клянусь», – одними губами повторил он, перевернулся на бок, потом на живот, вытянул руки, снова вспомнил об избушке, о которой сейчас читал, обнял подушку и почти мгновенно уснул без сновидений. Тихо-тихо, чтобы не разбудить брата, Арина встала с края кровати, все еще чувствуя себя во власти видения, подумав, что ей совсем не хочется спать, да и совсем не нужно спать в такую чудесную ночь; подошла к темному оконному проему с редкими огоньками за стеклом и смотрела, как там, за двойными рамами, продолжает падать теплый медленный снег ранней зимы. Потом все же сказала себе, что становится холодно, что можно вернуться под одеяло и представлять себе бухту Тикси. Счастливое, все еще неожиданное, беспричинное волнение наполняло ее дыхание; и, не заметив, что засыпает, она уснула.
Арине приснилась широкая, как море, покрытая льдом и снегом река с высоким правым берегом, поросшим дальним лесом; нитью посредине замерзшей реки шла тонкая санная колея. Горело зимнее солнце. Поначалу Арина была захвачена бессловесным величием пейзажа, впервые представшего ей в своей
Если в июне их обычно надолго увозили за город и короткое ленинградское лето по большей части проходило мимо них, а добрую половину осени город утопал в мелких холодных дождях, лужах, сырости, слякоти и грязи, то зима со всей своей красотой и почти бесконечным разнообразием была полностью в их распоряжении. К декабрю снег обычно бывал уже густым и тяжелым; а в январе даже на обычных газонах можно было провалиться по колено. Дорожки между домами расчищали бульдозерами, постепенно нагромождая по обочинам огромные сугробы. В этих сугробах можно было играть, рыть норы, прятаться. По горкам, образовавшимся на скошенных берегах прудов, катались не только на обычных санках с полозьями и сиденьями, сделанными из крашеных дощечек, но и на круглых жестяных санях, похожих на огромную тарелку. По паркам и лесопаркам ходили на лыжах. Но самым удивительным становился город. Белые тротуары, белые реки и каналы, белые парапеты и ступеньки набережных; высокое зимнее солнце. Конечно же, было много серых дней и дней, почти до краев наполненных мелким снежным туманом, иногда снегопады длились с утра до вечера, и все же воображение поражали не они, а дни ясные, голубые, полные высоким зимним солнцем. Это солнце переливалось на оконных стеклах, на зеркалах машин, на льду катков и горок, на круглой жести саней, почти на всем, что было способно отражать или светиться. В такие дни по широким белым городским улицам, с их почти безупречной планировкой и длинной прямой перспективой, можно было гулять почти бесконечно, а когда Арина и Митя оказывались в центре, становилось видно, как сквозь голубое небо, по какой-то своей собственной, им неизвестной дороге плывет корабль, поднятый над городом светящейся на солнце иглой Адмиралтейства.
Поначалу после хаоса осени это чувство зимней гармонии и порядка казалось немного неожиданным, но часто оно сохранялось даже на дедушкиной даче. Своей дачи у них не было, так что значительную часть детства дети провели именно здесь. Несмотря на то что дома здесь были в основном относительно старыми, в значительной степени оставшимися еще от финнов, а некоторые и вообще дореволюционными, дачными эти места были и до революции, дорожки оставались прямыми, тропинки хорошо и умело протоптанными, а участки выглядели обустроенными, безо всяких попыток выращивать на них помидоры или завести корову. Даже окрестные леса казались лишь продолжением их собственного участка; впрочем, дальше Щучьего озера ходить им не разрешали. Зелень выглядела даже гуще, чем летом, а на вершинах высоких и прямых сосен лежали копны снега. С другой же стороны, если спуститься вниз по косогору, бесконечным белым полем лежал залив, тянущийся до невидимого финского берега. Но иногда они оказывались и в других местах. Пожалуй, в наибольшей степени им запомнилась дача, принадлежавшая дедушкиной сестре Регине Семеновне. Здесь все было другим; большой, но ветхий дом, – он достался бабушке Регине от родителей погибшего в экспедиции мужа; хаотичные густые леса с подлеском; нерасчищенные дороги и петляющие тропинки; замерзшее озеро с темным силуэтом леса на другом берегу. Комнаты казались какими-то неустроенными, а из доброй половины окон сквозило. Они бывали здесь нечасто; все-таки это был чужой дом, да и добираться сюда приходилось гораздо дольше.