Воскрешенные
Шрифт:
— А порталы? Утрачены навсегда?
— По словам Германа — нет. Только максимально сжаты. Он сам точно не знает, каковы будут последствия, но считает, что они обратимы. Даже богам непостижимо, как он мог предугадать такое.
— А «дикие»? Где они сейчас?
— То, что от них осталось…
Денис опустил глаза.
— Это уже известный только нам подвиг Салдаха. Не представляю, каким способом, но он вытеснил их из межпространства в нашу трехмерность и продержал до прибытия Белого Командора. Тот разделался с ними быстро и красиво.
Я неосознанно попятилась.
— И Белый здесь?
— Конечно, — улыбнулся Денис. — А вот Салдаха больше нет с
Судя по улыбке, не покинувшей лицо Дениса, в этом не было ничего плохого.
Какие события…
— Так война окончена?
— О нет! — ответили Денис и Дарх вместе. — Она только началась.
— Рано или поздно «дикие» попытаются снова, — продолжил Дарх. — Похоже, они видят в человечестве некую инфекцию, угрозу своему существованию, и будут продолжать искать способ остановить его расселение по космосу.
Значит…
— Значит, у нас есть несколько дней, а может — тысяч лет, но мы должны быть готовы каждый миг, — закончил Денис. — И ты бы все-таки сгоняла домой, а? На каникулы?
III
Я и раньше знала: существует кое-что похуже смерти, — но никогда не была готова испытать это на собственной шкуре.
«Это» настигло хотя и не внезапно, но страшно и неотвратимо.
Сначала я наивно попыталась обмануть вредную привычку местом, с которым она никак не была связана, и пришла на Остров, в свой домик. Заняв себя когда-то любимым делом — растениями — я заметила, что снова, как вчера, сбиваюсь на желание закурить листья, что ругаю собственное решение покончить с ними и думаю о том, что надо было попросить Дарха дать мне их еще один, последний разок. Трезвый рассудок отогнал такие мыслишки, но недалеко и ненадолго, и вскоре я поняла, что сама, своими руками пытаюсь запрограммировать какую-то несчастную фиалку на психотропные свойства.
Хуже всего в этой борьбе привычки с разумом было растущее раздражение на необходимость бороться, жалость к себе и начавшиеся поиски виновных. А виноватыми в том, что мне очень хочется сушеных листьев, к ночи оказались почти все: и Дарх, и парни, и Капитан-Командор, и Королева, и девочки, и звездная природа.
Что может чувствовать невзорвавшаяся бомба?
А кому это интересно? Лежит себе, никого не трогает, может быть, еще пригодится. А станет опасной — подлежит уничтожению. Чувства этой бомбе привиты лишь для того, чтобы она стала самоуправляемой, чтобы поражала цель, подчиняясь инстинкту и заложенной им программе. Так люди — любят, переживая упоительные чувства, всего лишь подчиняясь инстинкту и его простой цели — воспроизводству. Не будь инстинкта, не было бы чувств. Любовь — грубо сляпанный пряник, подсунутый природой человечеству, склонному к раздумьям: «А надо ли мне это?» — при малейшей трудности, чтобы оно не забывало размножаться. Лишь немногим удается обмануть его, не любя, или любя, но не размножаясь, но есть ли в этом смысл? Можно ли считать это достижением? В борьбе с природой выиграть невозможно.
Стоит ли инстинкт жертв?
Люди хотя бы могут стремиться стать чем-то большим, пусть только мечтать об этом — мечты оправданны, раз людям дана возможность вырасти до богов, хоть сбывающаяся крайне редко, но — существующая, достижимая! Но большая часть людей — кто по сути? Генераторы пищи для этих самых богов и духов-невидимок? Что они получают за свою способность любить? Везение? Удачу? А они для чего? Для новых упоительных чувств, которыми полакомятся боги и духи.
Если я откажусь от способности чувствовать (просто отключу сердце!) — этим изменю
Все эти размышления на время закрыли сознание от преследовавших его образов свернутых в трубочки листьев и вкуса насыщенного их дымом воздуха. В них была не самая плохая мечта — освобождение, и не самая худшая цель — неизвестность. Но череда мыслей прошла, и мне вновь захотелось курить.
Я заставляла себя вернуться к самым приятным ощущениям от продуманного — ожиданию свободы и неизвестности, но это давалось все труднее. В поисках места, где было бы меньше отвлекающих вещей, я забралась на антресоль, в которую превратила чердак своего домика, и занялась тупым ритмичным делом — стала ножом чертить на досках пола прямые линии. Трудотерапия помогла на время: старание сделать линии четкими и параллельными вытеснило все мысли вообще.
— Ася… — вдруг позвали с крыльца.
Герман. Я промолчала, расписывая пол под паркет. Копившееся внутри раздражение грозило излиться на любого, кто попытается заговорить, но что-то во мне же пыталось усмирить его, твердя: «Это не ты. Ты не обращаешься с людьми так плохо. Лучше молчи, чтобы потом не пожалеть».
Герман открыл дверь и вошел. Я замерла, надеясь, что он не заметит меня в чердачной темноте.
Он сделал несколько шагов по комнате, потом ухватился за край антресолей, подтянулся на руках и внезапно оказался рядом.
Когда-то это уже было.
Не глядя на него, я продолжила вырезать линии.
Сердце, не успевшее отключиться, нежным трепетом отзывалось на каждый его вдох.
Стоп. Сюда не надо возвращаться. Это — счастье бомбы.
— Ася, посмотри на меня.
Сдерживая собственный язык от резкости, я скрипнула зубами. Не стоит смотреть.
— Чего ты хочешь?
Тепло его взгляда струилось по мне, а вокруг разливалось сияние, видимое лишь таким, как я.
— Скажи, что произошло?
Острие ножа затупилось. Я провела по клинку кончиками пальцев. Нет, сейчас слишком остро.
— Капитан-Командор тебе уже все рассказал.
Надо немного затупить, а то линии получаются слишком тонкими. Кончиком пальца — по острию. Самое то.
— Не все.
— Тогда спрашивай.
Чтобы найти не расчерченный участок пола, пришлось подвинуться и повернуться к Герману боком.
— Ты умерла?
Теперь можно посмотреть. Он не выглядит таким огромным, как раньше. Может быть, здесь, на моей территории, он кажется несколько тоньше, чем был, а может быть, это война его так вымотала… На лице — симметричные пятна короткой щетины, которую я раньше не замечала, привычно видя в нем гладкокожего мальчика; под глазами — синеватые тени. Жесткие волосы слиплись в пряди и чуть блестят… Так он мягче и проще, его внутренняя сила не подавляет и не вынуждает защищаться.
— Да.
— За меня?
— Да, ну и что? Меня же воскресили. Денису было гораздо хуже.
— И он? Как?
— Забрал у меня половину проклятия. Думал, что, если не удастся ослабить его, то хотя бы я не умру в одиночестве.
Его взгляд стал жестче, а тепло сменилось прохладой. Ревность — я сама это чувствовала, я знаю.
Но он подавил ее.
— Капитан-Командор сказал, что ты вернулась на Землю ко мне. Что случилось между твоим возвращением и нашей встречей?
Почему я теряю время? Надо вырезать линии! Вот черта, вот еще раз ножом по тому же месту, чтобы сделать темнее, вот новая черта…